– Ужасная история, – проникновенно сказал я, вертя в руках найденный обрывок фотографии, но пока Куликову не показывая.
– Ужасная и нелепая, – задумчиво произнес Павел Валерьевич, не обращая пока на обрывок должного внимания. – Не понимаю, кому это могло понадобиться? Не ЦРУ ведь, в конце-то концов…
– Как знать, как знать… – протянул я с таинственным видом. – У нас пока недостаточно информации, чтобы делать какие-либо выводы. А почему бы, кстати, и не ЦРУ?
Господин Куликов с большим сомнением покачал головой:
– Едва ли. Последние лет двадцать Фролов не занимался ничем, что могло бы представлять хоть какой-то стратегический интерес для ваших… – Павел Валерьевич сделал короткую ироническую паузу, – …подопечных.
– Постойте-ка, – я изобразил удивление. – Но разве Фролов не принимал участия в атомном проекте?
– Принимал, еще как принимал, – легко согласился господин Куликов. – Только это было почти полвека назад. Теперь это уже история, описанная в учебниках физики. Вы ее наверняка и сами в школе проходили, только забыли за давностью лет.
Я наморщил лоб, делая вид, будто напрягаю память. На самом деле я и не старался – безнадежное дело. По физике у меня была твердая тройка, да и ту добрая физичка Нинель по прозвищу Баба Копра ставила мне за стенгазеты, которые я в ту пору здорово насобачился рисовать.
– Допустим, – проговорил я. – А что если попробовать именно углубиться в историю? Вы случайно не припоминаете, кто тогда работал вместе с Фроловым?
Павел Валерьевич снисходительно улыбнулся. Кажется, я спорол очевидную глупость. Хотя чего, собственно, ждать от серого гэбиста. Так мне, болезному, так!
– Молодой человек, – Куликов наставительно поднял палец, – вы несколько преувеличиваете мой возраст. К вашему сведению, Фролов старше меня лет на пятнадцать. Так что когда он пришел в Проект, я еще пешком под стол ходил… А что, я так старо выгляжу? – внезапно встревожился он.
– Да нет, – дипломатично соврал я. Выглядел Куликов, увы, на все семьдесят с гаком. Сказывалась, вероятно, напряженная работа на циклотроне. А может, ему просто давно не пересаживали костный мозг от здорового донора – как в том же фильме про девять дней.
Чтобы окончательно не погрязнуть во вранье, я счел подготовительный период исчерпанным и сунул своему собеседнику злосчастный огрызок найденной фотографии. Если он так хорошо знает историю, пусть мне даст консультацию. Мне хотя бы несколько фамилий, и там уж я зацеплюсь…
– Знакомая карточка, – сообщил Куликов, поднося фотографию поближе к глазам. – Ну, этих слева я, конечно же, знаю: Иоффе, Зельдович, Синельников, Тагер, сам Фролов… они все умерли. Великие старики.
Как ни странно, я еще вчера догадался, что людей, изображенных на карточке слева от Фролова, скорее всего, нет в живых. Тех, кто разорвал фотографию пополам, наверняка интересовали другие, живые.
– Павел Валерьевич, – осторожно полюбопытствовал я, – а кто может стоять справа от Фролова? Видите, фото оборвано…
– Вижу, кто-то уже постарался, – Куликов бросил проницательный взгляд на меня, потом задумчиво поглядел в небо, прищурился.
Я молчал и ждал. Видно было, что Павел Валерьевич колеблется. С одной стороны, гэбистам доверять нельзя. Но, с другой стороны, убит человек, и помалкивать тоже подло. Куда ни кинь – всюду клин.
– Предположим, я назову несколько фамилий, – медленно сказал он, не без смущения глядя куда-то в сторону. – Тех, кто мог бы там быть. Я, видите ли, когда бывал дома у Георгия Николаевича, особенно не разглядывал этот снимок, могу теперь ошибиться.
– Вы не волнуйтесь, – деликатно проговорил я. – Вы скажите, и я сам разберусь.
Такой вариант, чувствуется, не очень нравился Куликову. Идиотское опасение сдать хороших людей гэбисту и сделаться доносчиком надежней всякого кляпа не давало ему говорить.
– Вы их будете вызывать к себе на Лубянку? – исподлобья поинтересовался он. – Допрашивать?
«Допрашивать с пристрастием, – произнес я про себя. – Подвешивать на дыбу. Бить плетьми и загонять иголки под ногти. Любимое мое гэбэшное занятие…»
Вслух же я сказал:
– Никого я никуда вызывать не буду. Мне от них ничего не надо.
Я нарочно сделал особое ударение на слове мне, и Куликов это заметил, потому заметно встревожился.
– А кому надо? – спросил он, посмотрев, наконец-то, мне прямо в глаза. Он все еще колебался, удерживаемый треклятым интеллигентским кодексом чести.
– Павел Валерьевич, – твердо проговорил я. – Этот обрывок фотографии мы обнаружили на месте преступления. Полагаю, что тот, кто оторвал половину снимка, имел к убийству Фролова самое непосредственное отношение. Я не знаю, зачем понадобилось уродовать фотографию. Но, уверяю вас, сделано это было не ради шутки.
– Хорошо, – севшим голосом произнес Куликов. – Можете записывать. Сокольский, Бредихин, Григоренко. Кто-то из них или, может быть, все трое…
Я тщательно переписал в блокнот фамилии, уточнил инициалы и примерный возраст. Все трое оказались стариками – немного помоложе Фролова, немного постарше моего собеседника.
– Больше там никого не могло быть? – на всякий случай уточнил я, закрывая блокнот. Как тут же выяснилось, вопрос был далеко не лишним.
– Мог быть еще один, – подумав, сообщил мне Куликов. Лицо у него сделалось виноватым, как у отличника, вдруг забывшего закон Архимеда. – Он тогда, знаете, еще совсем пацаном был, чуть ли не студентом… В 70-е вроде работал в МИФИ… или в ИТЭФе… нет, не припомню…
– А фамилия, фамилия? – предпринял я атаку на куликовский склероз. – Вспомните, пожалуйста, это крайне важно!
Павел Валерьевич напрягся и стал похож на штангиста перед взятием веса. Костяшки его пальцев побелели, настолько крепко он сжал кулаки.
«Ну же, ну!» – мысленно подбодрил его я.
Победил, однако, склероз.
– Не по-о-омню, – стыдливо прошептал Куликов. – Звали его как будто Валентином… Фролов еще в разговорах называл его Валей… А фамилия… такая простая русская фамилия…
– Иванов, Петров, Сидоров… – начал было перечислять я, но Павел Валерьевич сделал упреждающий жест рукой.
– Нет-нет, – со смущением проговорил он. – Какая-то другая. Что-то связанное с фауной.
– Волков?… Зайцев?… Медведев?… Лисин?… – при каждом моем слове Куликов смущенно мотал головой.
Если бы не страдальческое выражение лица Куликова, я бы решил, что он надо мной издевается: настолько наши разговоры напоминали известный рассказ классика про лошадиную фамилию.
– Конев?… Коровин?… Баранов?…
Павел Валерьевич все отчаяннее мотал головой, как болванчик, и в итоге я вынужден был сдаться.
– Ладно, все, – я пошарил в наружном кармане, достал визитку и вручил ее физику. – Может быть, вдруг вспомните, тогда позвоните – домой или на службу, все равно.
– Непременно, – пообещал Куликов. Он так досадовал на свою отказавшую вдруг память, что махнул рукой и на работающий – циклотрон, и на Правила Разговора Интеллигента с Гэбистом. Мне стало жалко старика, я с удовольствием отпустил бы его обратно в его желтый дом – двигать науку. Но у меня остался еще один вопрос, который я обязан был задать.
– Скажите, Павел Валерьевич, – как бы между прочим поинтересовался я, уже неторопливо продвигаясь вместе с Куликовым в сторону проходной, – а вот после того как Фролов ушел на пенсию, вы часто с ним общались?
Куликов, потупившись, признал, что редко. В основном они перезванивались на праздники. Поздравляю – желаю, вот и все общение.
– Ну, а в ближайшие дни, накануне трагедии вы с ним ни о чем не разговаривали? Он вам случайно по телефону не звонил? – спросил я на всякий случай для проформы. Этот дежурный вопрос я должен был задать своему собеседнику с самого начала, и, если оставил его напоследок, то лишь оттого, что почти не сомневался: не звонил. Только в плохих фильмах бывают такие удачные совпадения, благодаря которым умница следователь отыщет иголку в стоге сена.