– Максим, а Максим, – на лице Пенькова уже написано было любопытство, чуть подкрашенное огорчением, для порядка, – почему это он так тебя выделил? Чем же он таким особенным перед тобою провинился? Мы уж с ребятами и так гадали, и эдак.
Гадали они, видите ли, подумал я со злостью.
Конечно же, это не менее интересно, чем само потанинское самоубийство. И даже более.
Я неопределенно пожал плечами, однако Пенек не отставал: очень ему хотелось прикупить каких-нибудь ценных слухов. Чтобы тут же раззвонить на все Управление. Ладно, будет тебе сенсация, лопай.
– Видите ли, Федор Матвеевич, – я специально понизил голос, а вечный капитан навострил уши, – Потанин совершил ужасный поступок…
Пенек задрожал от нетерпения, как сеттер в предвкушении дичи.
– …Он совратил мою дочь и потом отказался на ней жениться.
На мгновение вечный капитан ошалел и только хлопал глазами. Я надеялся, что пеньковского обалдения хватит до той поры, пока я не покину здание Управления. Но – надо отдать ему должное – спохватился он гораздо раньше. Из обалделой его физиономия стала обиженной. Он заподозрил подвох.
– А разве у тебя есть дочь? – недоуменно поинтересовался он.
– Нет пока, – честно признался я. – Но покойный об этом почему-то не догадался. И ужасно переживал…
В этом месте до вечного капитана наконец-то дошло, что я над ним издеваюсь. Обида на его лице достигла стадии мировой скорби. Мол, все одно к одному: и фамилия подкузьмила, и в ПГУ не переводят, а тут еще коллега, подлец, сыпет соль на раны.
– Не ожидал я от тебя, Макс – проникновенно начал он. – Такой черствости не ожидал. Человека, можно сказать, не стало, а ты – шутки шутишь!…
Это раздумчивое «можно сказать» стало последней каплей.
– Федор Матвеевич, – так же проникновенно произнес я, не дожидаясь, пока Пенек развернет свой скорбно-обличительный монолог, – а чего это вы меня все Максом называете? Меня, знаете, зовут Максим Анатольевич, и мы с вами вроде в одном звании.
Вечного капитана после этих слов так перекосило, что я подумал с досадой: переборщил. Наши отношения с Пеньком и до того безоблачными не были, а с сегодняшнего дня он мог меня, пожалуй, возненавидеть. Вот что значит, запоздало сообразил я, пренебрегать йоговской гимнастикой дыхания. Вдох – выдох, и я, возможно, удержался бы от ссоры. Но смерть Потанина все перевернула – ног на голову. Вдох – выдох, вдох – выдох… Лучше позже, чем никогда. Еще пару вдохов – и я уже почти созрел для того, чтобы извиниться перед багровеющим Пеньком.
Но тут в конце коридора возник генерал Голубев и поманил меня к себе. Это был один из немногих случаев, когда приглашение в начальственный кабинет воспринимаешь как избавление от еще худшего из зол.
– Садись, – сказал Голубев после того, как мы миновали пустую приемную (Сонечка Владимировна отсутствовала) и расположились в генеральском кабинете.
Я сел, догадываясь, что разговор будет долгим. Но вот о чем именно будет разговор, я и понятия не имел. Я воображал, что о самоубийстве Потанина… Как бы не так! Бедняге Потанчику наш Голубев уделил всего две-три официальные фразы: что-то там насчет стрессов и насчет того, что, мол, не каждому, увы, дано заниматься государственной безопасностью.
А потом дело дошло до меня. Оказывается, я – наоборот, из тех, кому успешно заниматься госбезопасностью буквально на роду написано. И что мое последнее задание – наглядное тому свидетельство.
Я насторожился. Если начальство хвалит, то непременно следует ждать подвоха. Это – закон природы, неумолимый, как и все законы.
– Какое задание? – нервно переспросил я. Генерал любезно объяснил мне, что то самое задание. Дело об убийстве двух физиков. Эксперты подтвердили, что не только Григоренко, но и Фролов – на совести блондинчика Лукьянова и рукастого Лобачева. Результаты экспертизы я, по правде сказать, мог предсказать и так. Только я полагал, что надо искать организатора и спасать Лебедева, а вот Голубев, выходит, так не считал. По его словам выходило, что Минбез вообще вмешался в это дело напрасно. Это-де его, голубевская, ошибка. Но теперь все ясно: убийцы известны и даже уже получили по заслугам, цель убийств тоже ясна – ограбление. Пусть МУР теперь и тянет лямку, наша совесть чиста.
Генерал старательно произносил всю эту несусветную чушь, а я глядел на своего начальника во все глаза. У меня было сильнейшее искушение забежать к нему за спину и проверить, не спрятался ли сзади за генеральским креслом хитрый МУРовский майор Окунь – на правах суфлера. Помнится, глубокомысленная версия об обычном ограблении в свое время прозвучала именно из его уст.
Я вдохнул и выдохнул.
– Вы это серьезно говорите? – только и смог я спросить у Голубева.
Генерал строго насупил брови:
– Не забывайся, Макс!
Только сейчас я заметил, что и самому Голубеву дурацкая речь далась нелегко. Лысина его заметно вспотела, что означало сильную степень генеральского неудовольствия.
– В общем, переключайся на свои обычные дела, – продолжил Голубев после некоторой паузы. – Ты вот хотел, я помню, этим шарлатаном еще позаниматься, Клюевым? Вот и займись, разрешаю. Есть сведения, кстати, что он снова объявился в России…
– Сведения точные, – подтвердил я. – Я видел нашего Лабриолу по телевизору не далее как вчера. Вместе с… – Я с удовольствием назвал имя и фамилию президента маленькой, но гордой автономии. – Что, посылаем спецназ?
Генерал уныло отмахнулся:
– Хорошо, отставить Лабриолу, пусть пока погуляет… Но вот у тебя была, кажется, довольно перспективная идея насчет этих взрывов в Москве. Как ты парня того назвал, Партизаном?
Я машинально кивнул.
– Вот-вот, именно Партизаном сейчас и займись, – с непонятным оживлением проговорил Голубев. – Я тебе дам несколько человек в помощь. А то взрывает, видите ли, все подряд. Машина Нестеренко вчера – думаешь, его работа?
Я все так же машинально покачал головой.
– Ну, неважно, – генерал встал со своего места, давая понять, что разговор окончен и мне можно приступать.
Я тоже поднялся с кресла в полнейшем недоумении. Еще пару дней назад я был бы в восторге оттого, что Голубев наконец-то мою гениальную идею насчет Партизана оценил и дал окончательное добро на ее разработку. Но сейчас отчего-то внезапное генеральское прозрение меня нисколько не радовало.
Может быть, оттого и не радовало, что одновременно с этим генерал сводил к нулю все наши усилия в деле убитых физиков.
– Ты свободен, – нетерпеливо сказал Голубев. Вместо того чтобы подчиниться приказу, я лаконично изложил генералу одно из своих саратовских приключений. А именно – визит группенфюрера Булкина с посланием от добрых людей. Мне показалось, что на мгновение в глазах моего шефа вспыхнул огонек профессионального интереса, однако Голубев легко этот огонек сумел загасить.
– Ну, и что это доказывает? – безразлично спросил он. – Нет, славно, конечно, что этого недоделанного Гитлера вы задержали. Пусть посидит еще годок, авось поумнеет… Но отчего ты, Макс, решил, что здесь есть какая-то связь с этими физиками? Мало ли о чем этот Булкин мог натрепаться. Всему верить прикажешь?… В общем, иди и занимайся своим взрывником, – закончил Голубев. – Физиков – отставить. Это приказ, и не вздумай его обсуждать.
Приказ начальника обсуждать я не стал, зато очень медленно и очень внимательно стал рассматривать голубевское лицо. Молча и в упор. Вдох – выдох, вдох – выдох. Своего рода психическая атака.
Генерал достал из кармана синенький платок, угрюмо промокнул лысину и наконец не выдержал моего взгляда.
– Макс, ну не мой это приказ! Неужели тебе не ясно до сих пор?!
– А чей приказ? – не отставал я.
– Чей надо! – Голубев ожесточенно задергал подбородком вверх и вбок, так что начальственная лысина несколько раз указала мне куда-то в район потолка.