Он вдруг очень внимательно поглядел на меня. Радостная мина на его лице показалась мне на мгновение приклеенной маской.
– Вы думаете, я псих, – полувопросительно-полуутвердительно сказал он. – Псих вроде того, что мы поймали в восемьдесят втором, да?
Я не ответил. Рука моя была почти свободна, я берег силы.
– Это неправда, – сообщил мне Юлий. – Я не псих. У того типа ничего не было, он все придумывал. А у меня – есть.
Он погладил стенку как-то особенно бережно.
– В школе меня дразнили малявкой, клопом, гномиком. Они у меня всегда все отнимали… Мои бенгальские огни! Хлопушки! Я пошел в милицию, чтобы сам все у всех отнимать… – Радостная улыбка то и дело превращалась в болезненную гримасу. – И вот, наконец, я отнял у них. Очень Большую Хлопушку! И я сам дерну за веревочку!
Он отошел от стенки и очень спокойно прикинул расстояние от полу до кнопки. Потом он осмотрелся в поисках подставки. Я тем временем судорожно старался высвободить руку. Осталось совсем немного.
– Пожалуй, я возьму вот это, – сам себе сказал Юлий и взялся за вторую каталку. Пыхтя, он приподнял ее край, и старик Лебедев сполз на пол. – Молодец, – сам себя похвалил Юлий и уже вознамерился подкатить свободную больничную каталку к стене.
И тут он укоризненно проговорил:
– Ай-яй-яй!
Я и опомниться не успел, как Юлий снова ловко прикрутил к каталке мою руку, которую мне только что удалось почти освободить. Заодно он проверил и остальные путы и удовлетворенно кивнул: – Вот теперь полный порядок. Отвязаться хотел капитан, надо же!
Вероятно, у меня стал такой смешной вид, что Юлий не преминул добавить:
– Не сердитесь, Максим Анатольевич. Я все сделаю как надо.
Надеюсь, что нет, подумал я про себя, наблюдая, как Юлий ловко встает на каталку и, балансируя, подбирается к кнопке.
Подобрался, глубоко вздохнул и сказал:
– Поехали!
Юрием Гагариным он себя, что ли, в этот момент вообразил? Чужая душа – потемки, как говорил Конфуций. Особенно если ее нет.
Палец Партизана коснулся кнопки.
Нажал.
Ничего не произошло.
– Развяжите меня, Юлий, – устало попросил я. – Видите, вы добились своего, взорвали бомбу… мы уже на небесах. Развяжите мою бессмертную душу, раз все кончено.
Юлий соскочил с каталки. Лицо его потемнело, он сердито погрозил мне кулаком.
– Какого черта? – крикнул он. Затем лицо его прояснилось и засияло ярче прежнего. – Я вспомнил! – он радостно потер руки. – Ну, конечно, чтобы заработал аварийный генератор, надо вырубить основное питание. Правильно?
– Понятия не имею, – откликнулся я. – Я вам не электромонтер.
– Не скромничайте, Максим Анатольевич, не скромничайте, – Юлий обнаружил, наконец, два больших рубильника, попытался дотянуться, не смог и стал подкатывать к ним свою лестницу-каталку. – Ваш ученый спор с товарищем Лебедевым я, правда, слушал не с начала… – бормотал он на ходу, – но ваша версия мне понравилась… Обесточивают мумию, включается аварийное питание и… – Юлий уцепился за самый большой рубильник и повис на нем, как обезьянка.
– Смотрите не упадите, – посоветовал я, ощущая странное спокойствие. Кто-то зашевелился внизу, рядом с моей каталкой. Или воскрес Сокольский, или, что вернее, очнулся старик Лебедев. Ну, слава Богу!
– Не упаду-у-у! – На последнем «у-у» Юлия рубильник под его тяжестью сдвинулся с мертвой точки. Верхние лампы, ярко вспыхнув, погасли, а через несколько секунд тускло зажглись снова. Одновременно с этим за стеной генераторного зала глухо заработали какие-то механизмы… Но не в том месте, где висел жестяной череп.
Юлий Маковкин, капитан МУРа, он же террорист по прозвищу Партизан, все еще держался за рубильник, мутным взором уставившись на плафоны.
– Это… почему?… – захныкал он. – Я все сделал… правильно…
– Правильно, – успокоил его я. – Отключили основное питание, включилось резервное, бомба взорвалась, мы уже на небесах… Развяжите меня, какого черта вам еще надо?
Кто-то осторожно тронул узел, потом вцепился в него. Нет, это вовсе не Юлий снизошел к моей просьбе. Бывший напарничек все еще стоял, раскорячившись, на каталке и держался за рубильник. А вот освобождал меня старик Лебедев – в меру своих старческих сил, медленно, но мне грех было жаловаться. Через каких-то пару минут руки мои и ноги были свободны.
– Как вы себя чувствуете? – спросил я у Лебедева.
– Как человек, которого сильно стукнули по голове, – подумав, ответил Валентин Дмитриевич.
– Идти можете?
– Попробую…
– Тогда позовите сюда людей, – попросил я Лебедева. – Тут кое-что успело произойти, пока вы… пока вас…
Старик показал себя молодцом.
– Я уже заметил, – только и сказал он, мельком глянул на трупы мордоворотов, а потом заковылял к выходу из зала. Разминая на ходу руки и ноги, я подошел к Юлию. Тот по-прежнему висел на рубильнике и громко хныкал. Никто бы не подумал, что этот маленький человечек всего каких-то несколько минут назад намеревался испепелить половину Москвы – просто так, для эстетического удовольствия.
Я обыскал Маковкина и перво-наперво сунул себе за пояс Юлиев пистолет с глушителем. В карманчике пиджака нашлась и пара наручников, и я нацепил браслеты на руки Партизана. И только потом обхватил его и, как кукл, поставил на пол.
– Я все сделал правильно… правильно… – тоненько ныл несчастный Партизан. – Не было никакой ошибки…
– Не было, – не стал спорить я. – Кроме одной.
– Какой?! – Юлий отчаянно дернул меня за рукав. В наручниках делать это было неудобно, и я легко высвободился.
– Вы забыли про шестьдесят первый год… Тогда Никита Сергеевич очень воевал с культом и клялся в любви к ленинским нормам…
– При чем тут год?! – отчаянно взвизгнул Маковкин. – При чем тут Хрущев?! Ведь Кукурузник точно не нашел ее.
Я испытал сильное и острое желание оставить все его вопросы без ответа. Пусть бы помучился. Это отравило бы ему остаток его дней.
– При чем?! – не отставал Маковкин. Он был убийцей, психопатом, террористом… но он все-таки был моим напарником и спасал меня. Следовало быть благодарным, и я объяснил.
Юлия Маковкина подвела торопливость. До сих пор он продумывал все мелочи, но в последний момент пошел ва-банк, не выяснив одной существенной детали. Той самой, которую Лебедев узнал в свое время от своего родственника, Константина Селиверстова. Той, что позволяла ему молчать многие годы, не опасаясь случайной катастрофы.
Хрущев любил Владимира Ильича в три раза больше, чем Сталин. И делал все, чтобы доказать эти чувства.
Бомба в мавзолее по-прежнему была. И ее действительно должен был приводить в действие аварийный генератор. И двадцать девять умельцев были уничтожены в один день – из-за того, что знали эту тайну.
Но в шестьдесят первом году, сразу после выноса Сталина из мавзолея, в усыпальнице Ильича был сделан ремонт и обновлено оборудование. Из Германии прибыл контейнер с тремя новенькими аварийными генераторами, которые и были размещены в генераторном зале.
Инженеры не стали трогать старый, громоздкий и, видимо, ненадежный генератор, оставшийся здесь со сталинских времен. Просто отключили его. Табличку с черепом и словом «Опасно» хотели даже снять, но она была приклепана на совесть, и ее оставили. Пусть ржавеет.
Taken: , 1
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
20 сентября 1993 года Москва
Генерал Голубев был сама любезность.
– А, Макс, заходи, – улыбаясь, проговорил он. – Как отдохнул?
– Ничего, – сдержанно ответил Лаптев. – Нормально…
– Наши ребята все тебе прямо иззавидовались, – доверительно продолжал генерал. – Они в Москве куковали, в кабинетах, а ты все лето плюс бархатный сезон…
– Я в отпуск не просился, – заметил Лаптев. Так, между прочим.
Генерал замахал руками:
– Помню, помню я! Но пойми: так было лучше для всех, в том числе и для тебя самого. Ты в отпуске – с тебя и спроса нет… В Крыму был, я слышал?
– В Севастополе, – подтвердил Лаптев. – У новых родственников по линии супруги. Голубев не без зависти спросил:
– Загорал, купался? Эх, мне бы в Крым…
– Погода была не очень хорошая, – сказал Лаптев, не желая расстраивать начальство по пустякам. – Сплошные дожди. А в солнечные дни – вкалывал у Ленкиных родителей на плантации…