Та-тах!
Это стрелял на Белый. Выпалили где-то в отдалении, в районе дверей бредихинской хибары, а я получил секунду. Рывок! — и машина с отпущенным тормозом стронулась с места, подминая гневного шофера…
Ба-бах!
Вот это уже Белый клоун выпилил по переднему стеклу. Хорошо, да только поздно: я уже выкатился из задней дверцы и падал в песок. Захрустел под тяжестью кузова хлипкий зеленый заборчик, заорал шофер-мордоворот, увлекаемый собственной машиной в котлованчик… Виноват, это был, оказывается, уже целый котлован довольно приличной глубины. Котлованище. Через мгновение только край багажника выглядывал из ямы. И — ни шума, ни криков внизу.
Я заворочался в куче песка, стремясь встать. Удалось мне пока только сесть, и из положения сидя я принялся осматривать двор — дабы обнаружить второго из «добрых людей». Рыжего клоуна.
Сначала я вообще ничего не увидел. Потом заметил, наконец, некоторые следы его присутствия: дверь хибары старика Бредихина уже была открыта и болталась на одной петле, а от лестницы, ведущей вниз, остался жалкий огрызок. Пока я рассматривал эти следы разрушений, из двери выглянул сам Бредихин. И во время нашей первой встречи старик с берданкой выглядел страшновато, а уж теперь — и вовсе напоминал первобытного охотника. Если, конечно, допустить наличие у первобытных людей огнестрельного оружия.
— Квартиру ему… — сказал Бредихин и радостно сплюнул вниз. После чего дверь со скрипом встала на прежнее место.
Я проследил за траекторией плевка Бредихина и понял, что Рыжего мне опасаться больше нечего: мусорная горка под бредихинской лестницей увенчалась неподвижной фигурой в костюме в крапинках конфетти. Рыжий затылок был неподвижен. Как видно, рыжий мордоворот точно исполнил мою смертельную инструкцию: сказал и про квартиру, и про Оливера.
И старик наконец-то дал достойный отпор. На квартирный вопрос дал недвусмысленный квартирный ответ из двух стволов.
Никаких угрызений совести я не почувствовал. Старик сделал то, что давно хотел. А двух «добрых людей» мне жалко не было: сами напросились. Кто-то им, конечно, приказал. Они, разумеется, постарались исполнить. В меру возможностей. Теперь уже — ограниченных. До нуля.
Я снова попытался встать и снова — безуспешно. Кажется, я все-таки ушибся, когда выпрыгивал из машины. Однако это было меньшим из двух зол. Большее — вместе с заборчиком и автомобилем — покоилось в котловане.
На песке рядом с моей короткой сидячей тенью возникла еще одна. Чуть-чуть подлиннее, самую малость.
— Что же вы наделали! — с упреком сказал детский голос.
Я медленно повернул голову. Пацан лет десяти в желтой панамке и аккуратном синем костюмчике стоял за моей спиной. Глаза у него были зеленые — как результат арифметического сложения цветов панамки и костюмчика. В руке пацан держал кинжал. Сперва я решил, будто кинжал деревянный или пластмассовый, но, присмотревшись, осознал свою ошибку. Это была профессиональная зэковская работа: ее всегда узнаешь по прихотливой плексигласовой рукоятке с розочкой.
— А что я такого наделал? — спросил я вооруженное дитя, машинально оглядев кучу песка, куда я приземлился. Мне пришло в голову, что я ненароком мог раздавить песочный замок и что теперь обиженный мальчик пырнет меня ножом. Благо у него-то руки свободны.
— Еще спрашиваете! — пацан по-взрослому вздохнул и указал пальцем на поваленный зеленый забор. — Ваша работа?
— Как тебе сказать… Скорее нет, чем да, — весьма неопределенно ответил я ребенку. — Машина, по крайней мере, не моя.
— Все равно, — сказало рассудительное дитя. — За этот забор Оливер вам точно голову открутит. Он его только вчера поставил и покрасил…
— Может, мне убежать побыстрее? — поинтересовался я у мальчика. — Пока Оливера нет.
— От него разве убежишь… — грустно поведал пацан. — Его только придурочный Кол не боится. — Ребенок с ножиком кивнул в сторону бредихинской хибары, и я таким образом узнал дворовое прозвище Николая Федоровича. «Кол» — звучит грозно. Впрочем, дедушка старый, ему можно.
— А если я все-таки попытаюсь сбежать, — осторожно произнес я, — ты меня не выдашь Оливеру?
— Не выдам, — очень серьезно пообещал пацан.
— Вот и отлично. — И я предпринял очередную попытку встать. На сей раз затея моя увенчалась успехом. Вот только идти по улице со связанными руками — занятие обременительное.
Мальчик был, видимо, того же мнения.
— Дядя, а у вас руки связаны, — напомнил мне он голосом школьного учителя, застукавшего ученика за списыванием.