Слова Лебедева были внезапно прерваны бурными аплодисментами, раздавшимися позади нас. Я мгновенно обернулся. Аплодировал человек в белом халате. И в камуфляжном обмундировании, которое из-под халата выглядывало.
— Браво, господин Лебедев! — проговорил он. — Благодарю вас за прекрасную лекцию. Вы все замечательно объяснили… Между прочим, Максим Анатольевич, — обратился человек в халате уже ко мне, — бросьте-ка на пол свой пистолет. Носитесь везде со своим «Макаровым» как с писаной торбой. В добрых людей почем зря пуляете… Нехорошо! Я ведь без оружия.
Из-за его спины уже материализовалась парочка — тоже в халатах, но уже с десантными «Калашниковыми». Один ствол глядел на меня, другой был направлен в грудь Лебедеву. Парочка была все из той же, знакомой мне уже обоймы. Блондинчик и Рукастый, Белый и Рыжий клоуны, два псевдоврача в Клингородке… теперь вот эти. Двое из ларца, одинаковых с лица. Было такое впечатление, будто всех этих мордоворотов выстругивал один и тот же папа Карло — пусть даже из разных поленьев.
— Бросайте «Макаров», — уже нетерпеливо повторил предводитель «добрых людей», — если ваш пистолет не стеклянный, то ничего с ним не будет. Не разобьется.
Пришлось бросить. «Макаров» не разбился. Но радости мне это не доставило. Уже в который раз за последние несколько дней в меня целили из огнестрельного оружия. Теперь к тому же и автоматического.
— Прекрасно, — сказал незнакомец, — теперь ногой отшвырните пистолет подальше… Так, отлично… Теперь я бы желал, чтобы вы со мною поздоровались.
Мы с Лебедевым промолчали. У меня было странное ощущение, что этого незнакомца я знаю. Что я его где-то видел… или не видел, но каким-то образом общался. При этом лицо его я наверняка видел впервые. Лицо без особых примет.
Знакомый незнакомец, не дожидаясь наших приветствий, сказал сам:
— Здравствуйте! Валентин Дмитриевич, можете мне не верить, но я чертовски рад вас видеть. Я вас так долго искал…
С этими словами он подошел к Лебедеву, протягивая ему руку.
— Не имею чести знать вас, — сухо произнес старик, отворачиваясь.
— Как угодно, — незнакомец сделал неуловимый жест рукой, и Лебедев, даже не вскрикнув, рухнул на пол. Я дернулся было к нему, но мордовороты моментально защелкали затворами.
— Не беспокойтесь, Максим Анатольевич, — мимоходом заметил незнакомец. — Я его не убил. Он просто без сознания, скоро придет в себя… А вот вам, уж не взыщите, своего рукопожатия не предлагаю. Вы тоже приемчики всякие знаете, вдруг драться начнете?
— Что, не любите драться? — осведомился я, безуспешно пытаясь понять, откуда же я, черт возьми, знаю этого самоуверенного деятеля в камуфляже под халатом.
— Не люблю, — подтвердил мой собеседник. — Видите ли, дракой должны заниматься те, кто ничего другого не умеет. А я еще кое-что умею.
Он вдруг закрыл лицо руками, словно бы переживая большое горе. И всего через мгновение открыл.
Это было совсем другое лицо. И это другое я узнал. Этот человек и впрямь кое-что умел делать, помимо драки.
— Теперь-то поздороваетесь? — он глядел на меня с довольной усмешкой.
— Здравствуйте, Борис Львович, — покорно сказал я.
— Вот это другое дело, — объявил Борис Львович Сокольский, внук деда-физика Сокольского и по профессии — визажист. Оказывается, есть у него и еще одна профессия. Кто бы мог подумать!
Сокольский, похоже, наслаждался произведенным эффектом.
— Не ожидали?
— Не ожидал, — искренне ответил я.
— Есть многое на свете, друг Горацио… — продекламировал Сокольский, а затем коротко бросил: — Каталки сюда!
Один из двух мордоворотов, забросив на плечо автомат, скрылся за створкой одной из дверей, ведущих в генераторный зал. Потом снова появился, волоча за собой больничную каталку. Затем он втащил сюда и еще одну, точно такую же.
— Мы их прихватили в коридоре по дороге сюда, — объяснил мне Сокольский. — И, как видите, они пригодились.
Мордоворот тем временем легко поднял с пола Лебедева и уложил его на каталку. После чего настала моя очередь: под дулом автомата я взгромоздился на это ложе на колесиках и был крепко к нему привязан. Мельком я заметил, что старика Лебедева привязать не удосужились. Впрочем, он был в беспамятстве и все равно никакой помощи мне не смог бы оказать. Как, впрочем, и я — ему.