— Давно? — полюбопытствовал я.
— Всегда, — сонно сообщил страж турникета, снова проваливаясь в анабиоз.
Я вернул рубильник на место, отряхнул пальцы от пыли и приблизился к телефонному аппарату, повешенному на противоположной стене, наискосок от неработающей карты. Мне вдруг пришла в голову неприятная мысль, что, возможно, и аппарат этот тоже не функционирует и, значит, придется будить дедушку, махать своим служебным удостоверением, требовать послать гонца к господину Куликову. В общем, баламутить это сонное царство суетой, громкими разговорами и прочими печальными вещами.
Телефон, однако, гудел. Я поздравил себя с первой победой, набрал 1–72 и некоторое время прислушивался к тишине в трубке. Вероятно, здешний телефонный аппарат соединен был с чем-то вроде счетчика Гейгера, а потому треск элементарных частиц в трубке почти заглушал гудок. В конце концов мне ответили.
— Куликов слушает, — задушевно отозвался уже знакомый голос.
— Павел Валерьевич, это Лаптев, — быстро затараторил я, опасаясь, что вот сейчас господин Куликов припомнит ведомство, которое я представляю, и заморозит тут все к чертовой матери. — Я приехал, звоню из проходной. Выходите к бороде, побеседуем, вам удобно так?
— Удобно, — с некоторым, как мне почудилось, оттенком сомнения проговорил Куликов. — Я сейчас выйду. Только вы к памятнику ближе, чем на десять шагов, не подходите.
— А что, может упасть? — удивился я.
— Фонит, — весьма лаконично и не очень понятно ответил Павел Валерьевич и отключился.
Когда господин Куликов — довольно-таки пожилой дядечка в сером костюме в полоску, напоминающем пижаму, — появился вблизи бороды, я предосторожности ради стоял уже не в десяти, а едва ли не в пятидесяти метрах от постамента.
— Нет, вы не бойтесь, фон тут всего раза в два выше нормы, — обрадовал меня этот боец атомного невидимого фронта. — В принципе, не страшно. В центре Москвы возле МЭИ вы гораздо больше можете нахватать, и даже не узнаете об этом.
— А здесь, интересно, что? — осведомился я, тыкая пальцем в постамент Головы Академика Курчатова. — Когда закладывали монумент, положили в основание ампулку со стронцием, да? На счастье?
Павел Валерьевич интеллигентно посмеялся.
— Бог с вами, страсти-то какие, — проговорил он. — Скульпторы тут невиновны… почти. Просто зря они выбрали базальт. Материал красивый, но фон иногда дает… Мы слишком поздно догадались произвести замеры, когда исправить было уже ничего нельзя…
Мысленно я обозвал себя остолопом. Надо же! Спутал базальт и мрамор. Умник. Хорошо еще, что не успел ляпнуть вслух. Господин Куликов наверняка и так низкого мнения о нашем ведомстве, и не надо его еще больше разочаровывать. Скажи еще спасибо, Макс, что он оставил этот ледяной тон. И этим, милый, будь доволен.
— Вы насчет Фролова что-то хотели узнать, — уже серьезным тоном спросил господин Куликов, как бы невзначай глянув на запястье. Я понял, что у моего собеседника наверняка где-то в желтом здании включен какой-нибудь циклотрон, и времени на праздную болтовню с гэбэшником у моего собеседника нет. Смерть бывшего коллеги — это ужасно, но работа превыше всего. Ковка ядерного щита страны и все такое. Как же, припоминаю. Девять дней одного года. Баталов навещает старика отца в деревне, сцена на полатях. «Сынок, а ты бомбу делал? — Делал, батя, делал… — Да на хрена же ты ее, сынок, делал? — Спи, батя, и без тебя тошно…»
— Ужасная история, — проникновенно сказал я, вертя в руках найденный обрывок фотографии, но пока Куликову не показывая.
— Ужасная и нелепая, — задумчиво произнес Павел Валерьевич, не обращая пока на обрывок должного внимания. — Не понимаю, кому это могло понадобиться? Не ЦРУ ведь, в конце-то концов…
— Как знать, как знать… — протянул я с таинственным видом. — У нас пока недостаточно информации, чтобы делать какие-либо выводы. А почему бы, кстати, и не ЦРУ?
Господин Куликов с большим сомнением покачал головой:
— Едва ли. Последние лет двадцать Фролов не занимался ничем, что могло бы представлять хоть какой-то стратегический интерес для ваших… — Павел Валерьевич сделал короткую ироническую паузу, — …подопечных.
— Постойте-ка, — я изобразил удивление. — Но разве Фролов не принимал участия в атомном проекте?
— Принимал, еще как принимал, — легко согласился господин Куликов. — Только это было почти полвека назад. Теперь это уже история, описанная в учебниках физики. Вы ее наверняка и сами в школе проходили, только забыли за давностью лет.
Я наморщил лоб, делая вид, будто напрягаю память. На самом деле я и не старался — безнадежное дело. По физике у меня была твердая тройка, да и ту добрая физичка Нинель по прозвищу Баба Копра ставила мне за стенгазеты, которые я в ту пору здорово насобачился рисовать.