— Допустим, — проговорил я. — А что если попробовать именно углубиться в историю? Вы случайно не припоминаете, кто тогда работал вместе с Фроловым?
Павел Валерьевич снисходительно улыбнулся. Кажется, я спорол очевидную глупость. Хотя чего, собственно, ждать от серого гэбиста. Так мне, болезному, так!
— Молодой человек, — Куликов наставительно поднял палец, — вы несколько преувеличиваете мой возраст. К вашему сведению, Фролов старше меня лет на пятнадцать. Так что когда он пришел в Проект, я еще пешком под стол ходил… А что, я так старо выгляжу? — внезапно встревожился он.
— Да нет, — дипломатично соврал я. Выглядел Куликов, увы, на все семьдесят с гаком. Сказывалась, вероятно, напряженная работа на циклотроне. А может, ему просто давно не пересаживали костный мозг от здорового донора — как в том же фильме про девять дней.
Чтобы окончательно не погрязнуть во вранье, я счел подготовительный период исчерпанным и сунул своему собеседнику злосчастный огрызок найденной фотографии. Если он так хорошо знает историю, пусть мне даст консультацию. Мне хотя бы несколько фамилий, и там уж я зацеплюсь…
— Знакомая карточка, — сообщил Куликов, поднося фотографию поближе к глазам. — Ну, этих слева я, конечно же, знаю: Иоффе, Зельдович, Синельников, Тагер, сам Фролов… они все умерли. Великие старики.
Как ни странно, я еще вчера догадался, что людей, изображенных на карточке слева от Фролова, скорее всего, нет в живых. Тех, кто разорвал фотографию пополам, наверняка интересовали другие, живые.
— Павел Валерьевич, — осторожно полюбопытствовал я, — а кто может стоять справа от Фролова? Видите, фото оборвано…
— Вижу, кто-то уже постарался, — Куликов бросил проницательный взгляд на меня, потом задумчиво поглядел в небо, прищурился.
Я молчал и ждал. Видно было, что Павел Валерьевич колеблется. С одной стороны, гэбистам доверять нельзя. Но, с другой стороны, убит человек, и помалкивать тоже подло. Куда ни кинь — всюду клин.
— Предположим, я назову несколько фамилий, — медленно сказал он, не без смущения глядя куда-то в сторону. — Тех, кто мог бы там быть. Я, видите ли, когда бывал дома у Георгия Николаевича, особенно не разглядывал этот снимок, могу теперь ошибиться.
— Вы не волнуйтесь, — деликатно проговорил я. — Вы скажите, и я сам разберусь.
Такой вариант, чувствуется, не очень нравился Куликову. Идиотское опасение «сдать» хороших людей гэбисту и сделаться доносчиком надежней всякого кляпа не давало ему говорить.
— Вы их будете вызывать к себе на Лубянку? — исподлобья поинтересовался он. — Допрашивать?
«Допрашивать с пристрастием, — произнес я про себя. — Подвешивать на дыбу. Бить плетьми и загонять иголки под ногти. Любимое мое гэбэшное занятие…».
Вслух же я сказал:
— Никого я никуда вызывать не буду. Мне от них ничего не надо.
Я нарочно сделал особое ударение на слове «мне», и Куликов это заметил, потому заметно встревожился.
— А кому надо? — спросил он, посмотрев, наконец-то, мне прямо в глаза. Он все еще колебался, удерживаемый треклятым интеллигентским кодексом чести.
— Павел Валерьевич, — твердо проговорил я. — Этот обрывок фотографии мы обнаружили на месте преступления. Полагаю, что тот, кто оторвал половину снимка, имел к убийству Фролова самое непосредственное отношение. Я не знаю, зачем понадобилось уродовать фотографию. Но, уверяю вас, сделано это было не ради шутки.
— Хорошо, — севшим голосом произнес Куликов. — Можете записывать. Сокольский, Бредихин, Григоренко. Кто-то из них или, может быть, все трое…
Я тщательно переписал в блокнот фамилии, уточнил инициалы и примерный возраст. Все трое оказались стариками — немного помоложе Фролова, немного постарше моего собеседника.
— Больше там никого не могло быть? — на всякий случай уточнил я, закрывая блокнот. Как тут же выяснилось, вопрос был далеко не лишним.
— Мог быть еще один, — подумав, сообщил мне Куликов. Лицо у него сделалось виноватым, как у отличника, вдруг забывшего закон Архимеда. — Он тогда, знаете, еще совсем пацаном был, чуть ли не студентом… В 70-е вроде работал в МИФИ… или в ИТЭФе… нет, не припомню…
— А фамилия, фамилия? — предпринял я атаку на куликовский склероз. — Вспомните, пожалуйста, это крайне важно!
Павел Валерьевич напрягся и стал похож на штангиста перед взятием веса. Костяшки его пальцев побелели, настолько крепко он сжал кулаки.