Друзья постоянно приглашали его куда-то, но он нигде не появлялся.
– Я и не собирался идти на ту вечеринку, но кто-то решительно вознамерился вытащить меня – им пришлось буквально физически выволакивать меня из дома. Когда я вошел в ту комнату, я сразу начал искать пути к отступлению и придумывать повод просто развернуться и убежать оттуда. Но потом я увидел Лиззи, стоявшую у камина… вернее, я увидел двух Лиззи, потому что она стояла напротив зеркала.
– Так что вы не развернулись и не убежали.
Он улыбнулся ей, и его лицо осветилось от внезапной радости, которую пробудило в нем это воспоминание. А потом он вспомнил о том, что Кэт пыталась ему сейчас сказать.
– То есть у Лиззи коровье бешенство?
– Это отвратительный термин. Я не стану его использовать. Болезнь Крейтцфельдта – Якоба.
– Ой, не прячьтесь за словами, господи боже мой.
Было невозможно определить, как долго болезнь дремала у нее внутри.
– И это из-за того, что она ела мясо?
– Зараженную говядину, да, но мы понятия не имеем, когда именно. Скорее всего, много лет назад.
– Что теперь будет? – Макс поднялся и уперся руками в ее стол. – Простыми словами. Что Теперь Будет? Как и Когда? Мне нужно это знать.
– Да, – сказала Кэт, – нужно.
И рассказала ему.
Болезнь протекала очень быстро и очень страшно. Помимо депрессии и атаксии, появились и другие ментальные отклонения, с которыми Максу было гораздо тяжелее справляться – резкие перемены настроения, растущая агрессия, паранойя и подозрительность, панические атаки и долгие часы с трудом сдерживаемого страха. Лиззи постоянно падала, у нее появилось недержание мочи, ее периодически тошнило. Макс оставался с ней, ухаживал и следил за ней двадцать четыре часа в сутки. Ее мать дважды приезжала из Сомерсета, но не могла оставаться в лофте надолго из-за недавней операции на бедре. Мать Макса прилетела из Канады, оценила ситуацию и сразу же улетела обратно домой. Макс был сам по себе.
– Все в порядке, – говорил Макс. – Мне никто не нужен. Все в порядке.
Кэт вышла из квартиры, спустилась по непривычного вида кирпичным пролетам, которые все еще напоминали фабричную лестницу, и зашагала вниз по улице, где у нее наконец-то начал ловить телефон. Она решила позволить Максу побыть с Лиззи в тишине.
В хосписе Лаффертона под названием Имоджен Хауз была свободная койка, и Кэт обо всем договорилась. Улица была пуста. В самом конце она загадочно темнела, что намекало на присутствие поблизости воды, хотя канала отсюда видно не было.
Совсем близко прозвонили колокола собора.
– Господи, иногда ты очень усложняешь задачу, – сказала Кэт вслух. Но потом с жаром вознесла молитву – за мужчину в квартире наверху и за женщину, которую скоро увезут оттуда умирать.
Пять
Сигнал мобильного телефона потревожил благочинную тишину, царившую на церковном собрании в соборе.
Дин прервался.
– Если это важно, выйдите с ним на улицу и ответьте.
Преподобная Джейн Фитцрой покраснела до ушей. Она приехала в Лаффертон всего неделю назад, и это было ее первое полноценное собрание.
– Нет, это может подождать. Я прошу прощения.
Она нажала на кнопку выключения, и Дин продолжил неторопливо двигаться по повестке дня.
Прошло больше часа, прежде чем она смогла проверить пропущенные вызовы. Последней звонила ее мать, но, когда она набрала ее номер, сработал автоответчик.
– Мама, извини, я была на церковном собрании. Надеюсь, все нормально. Перезвони, как получишь сообщение.
Следующие несколько часов она провела в Имоджен Хауз, где теперь служила капелланом, также являясь главным специалистом по связям с церковью в Бевхэмской центральной больнице. Это работа одновременно позволила ей и окунуться в местное сообщество, и вернуться к своим корням в церкви, где она могла полноценно принимать участие в богослужениях и таинствах.
На данном этапе самой важной частью ее работы было знакомство с разными людьми, которые в свою очередь могли бы приветить ее, чему-то научить и дать совет. Это был насыщенный день, конец которого она провела, сидя рядом с мужчиной под сто, намеренным, как он говорил, «пойти за телеграммой». Он выглядел как птичка, даже скорее как неоперившийся птенец – весь целиком из кожи и хрупких косточек, совсем маленький на широкой белой постели – и кожа у него была цвета сальной свечи, но глаза оставались ясными.
– Я дойду дотуда, юная преподобная, – сказал Уидфред Армер, сжимая руку Джейн. – Я задую все свечки, вот увидите.
Джейн сомневалась, что он проживет даже сутки. Он хотел, чтобы она оставалась с ним и слушала, как он, похрипывая, рассказывает одну историю за другой: о своем детстве, о том, как он рыбачил в канале в Лаффертоне и плавал в реке.