Рука Кэт стала тверже.
– Что сказала полиция?
Кэт пожала плечами. Какой-то случайный пацан из Дульчи, который стянул у нее телефон, пнул и убежал? Она практически слышала снисходительный вздох Саймона.
– Как Лиззи Джеймсон? – спросила она, ставя свою чашку на место.
Сестра Нокс подняла на нее взгляд. Настольная лампа отбрасывала тень на ее лицо, но Кэт легко умела улавливать мимолетные выражения.
– Паршиво, – сказала Кэт. – Я сейчас пойду проведаю ее. Макс здесь?
– Да, здесь. Он часто ходит в сад… гуляет по нему… сидит на скамейке. Ему понадобится мощная поддержка, когда все закончится, Кэт.
– А он не такой человек, которому просто помогать. Очень упрямый, очень гордый.
– Он зол.
– Как и я. Это первый случай, с которым я столкнулась, и я зла, потому что его можно было предотвратить. Все случаи болезни Крейтцфельдта-Якоба можно было бы предотвратить, все это из-за жадности… из-за чертовых жадных фермеров.
– Фермеры могут быть и не в курсе.
– Не надо быть столь всепрощающей, в данный момент я совсем не настроена на прощение. – Она встала. – И еще я не знаю, что сейчас скажу Максу.
– Да ладно, вы всегда знаете. Это же ваш конек.
– Хм.
В коридоре Кэт ощутила непередаваемую атмосферу хосписа, эту немыслимую, незамутненную неподвижность, которая заставляла ее чувствовать себя вне времени. Такого никогда не могло быть ни в одной больнице – там всегда что-то звенело и лязгало, отовсюду слышались голоса и шаги, все надо было срочно, сейчас. Здесь этого не было. Здесь ничего не имело значения, кроме отдельных пациентов; а им нужно было, чтобы за ними ухаживали, спасали от боли и дискомфорта и внимательно выслушивали то, что они хотят сказать. «В спокойной точке вращенья мира…» [2], – всегда вспоминалось Кэт, когда она приходила сюда.
Она открыла дверь в палату Лиззи.
И на долю секунды время остановилось. Макс Джеймсон стоял рядом с постелью, держа руку жены в своих, и смотрел вниз с застывшим выражением недоверия и ужаса на лице. Сестра, стоявшая напротив Лиззи, взглянула на Кэт, и по выражению ее глаз все стало понятно. Здесь царили глубочайшие тишина и неподвижность. Комната превратилась в холст, люди застыли, а глаза мертвой женщины – все еще открытые, но уже пустые – смотрели в потолок.
А потом картина рассыпалась, разлетелась на тысячу осколков, и они своими острыми краями разрезали тишину, когда Макс Джейсон издал звук, который Кэт слышала только несколько раз в своей жизни. В этом диком вое смешались боль и скорбь, ярость и страх. А потом он пронесся мимо Кэт, оттолкнув ее, и побежал прочь из комнаты, вниз по коридору и в холл, и его рыданья тянулись вслед за ним, словно кровавый след по полу.
Кэт подошла к постели и осторожно накрыла рукой глаза Лиззи. В них уже был тот самый взгляд, хорошо знакомый Кэт – странный, глубокий и отстраненный взгляд мертвеца, погрузившегося в особый сон, который уносил его далеко за пределы досягаемости. Но, освободившись от груза борьбы и страха, Лиззи снова стала очень красивой и помолодела на несколько лет; как будто бы в момент смерти время для нее начало двигаться вспять.
– Бедная девочка.
– Это было тяжело для них обоих.
– Жестокое испытание.
– Я боюсь за него, доктор Дирбон. Я сегодня наблюдала за ним. У него внутри будто бьет горячий ключ, и он держал крышку закрытой только ради нее.
– Я схожу проведать его. – Кэт подняла руки Лиззи и осторожно положила одну поверх другой. – Но не сегодня. – Она развернулась к двери. – На сегодня с меня хватит.
Единственное, что она могла сделать, чтобы не потерять концентрацию и доехать до дома без происшествий, – это открыть окно и включить ночные новости.
«Полиция Северного Йоркшира арестовала тридцативосьмилетнюю женщину в связи с похищением шестилетней девочки, Эми Садден, неподалеку от ее дома в поселке Газеринг Бридж. Женщину доставили в больницу Скарборо, где старший следователь по этому делу, старший суперинтендант полиции северного округа, пообщался с репортерами».
Кэт свернула на съезд. Здесь почти не было машин, так что она могла сбавить скорость, не вызывая ни у кого раздражения.
Из приемника зазвучал голос с сильным йоркширским акцентом, который говорил в обычной роботизированной официальной манере: