Орасио выставил свой дом на продажу.
Жители запирали двери на старые навесные замки, потому что не было денег ни на сигнализацию, ни на более надежные запоры; в домах стали пропадать вещи — телевизоры, радиоприемники, стереосистемы и компьютеры. Можно было видеть, как некоторые жители тащили бытовые приборы вдвоем или втроем, на тележках или на руках. Несли на продажу с молотка на другой стороне проспекта. Однако некоторые обитатели улицы стали объединяться, и при попытках вломиться в их квартиры угрожали кухонными ножами или пистолетами, если они были. Чоло, зеленщик, владевший лавкой на углу, проломил таксисту голову грилем для жарки мяса. Сначала группа женщин организовалась для раздачи продуктов, оставшихся в морозильных камерах; но когда стало известно, что некоторые из них обманывают и оставляют еду себе, добрая воля улетучилась.
Кока была вынуждена съесть своего кота, а потом покончила с собой. Пришлось пойти в контору социальной службы и просить, чтобы забрали тело и похоронили бесплатно. Один сотрудник захотел узнать подробности, ему все рассказали, и тогда явилось телевидение, чтобы осветить здешние беды, которые погрузили в нищету три квартала. Прежде всего телевизионщиков интересовало, почему соседи, живущие дальше, например в четвертом квартале, не оказывают помощь.
Приходили социальные работники и раздавали еду, но это лишь вызвало новые конфликты. Через пять месяцев даже полиция здесь не появлялась, а те жители, которые еще ходили смотреть телевизоры в витринах магазинов электроники на проспекте, рассказывали, что все это было главной темой в выпусках новостей. Но вскоре эти жители тоже оказались в изоляции, потому что их теперь прогоняли с проспекта.
Я говорю «они», потому что у нас-то были и телевидение, и электричество, и газ, и телефон. Мы скрывали это и жили так же замкнуто, как другие; если с кем-то пересекались, приходилось лгать: якобы питались мы растениями и даже съели собаку. Мой брат Диего устроился на работу в магазин в двадцати кварталах от нас. Маме моей удавалось добираться до работы по крышам (это не так трудно в районе, где все дома низкие). Папа мог снимать свои пенсионные деньги через банкомат, а услуги мы оплачивали онлайн, потому что у нас еще действовал интернет. Нас не грабили, вероятно, из уважения к доктору, а может, из-за правильного поведения.
А Хуанчо, украв спиртное из отдаленного круглосуточного магазина, сидел на тротуаре и, попивая вино, скандалил и матерился. «Это все та чертова тележка дерьма, тележка трущобника». Он орал часами, бродил по улице, стучал в двери и окна, выкрикивая: «Эта проклятая тележка, во всем виноват тот старик, надо его найти, он нас заколдовал!» Хуанчо голодал сильнее других, он был гол как сокол и жил за счет подаяний, которые собирал каждый день, звоня в колокольчик (и ему всегда бросали монеты, из страха или жалости, кто знает). Раз ночью он поджег тележку, и соседи наблюдали из окон за пламенем. Отчасти Хуанчо прав. Все винили тележку — то, что лежало в ней. Нечто заразное, привезенное из трущоб.
Той же ночью папа собрал нас в столовой на беседу. Сказал, что пора выйти из добровольного заточения, иначе все заметят, что мы невосприимчивы к бедам. Что Мари, соседка по дому, что-то заподозрила, ведь скрыть запах еды довольно сложно, хотя мы готовили пищу, замазав дверь кухни герметиком. И что наша удача может иссякнуть, и все пойдет прахом. Мама согласилась. Она сказала, что ее заметили, когда она спрыгнула с задней крыши. Она не уверена, но почувствовала взгляды. Диего тоже согласился с отцом и сообщил, что однажды днем, когда он поднял жалюзи, некоторые соседи разбежались, а другие глядели на него с вызовом и осуждением. Нас почти никто не замечал, мы жили закрыто, но чтобы продолжить маскировку, нужно поскорее выйти на свет. Мы не были ни худыми, ни истощенными, скорее запуганными, но страх не похож на отчаяние.
Мы выслушали папин план, который был не вполне разумным. Мама предложила свой, получше, но тоже не выдающийся. Мы приняли план Диего: брат всегда мыслил просто и расчетливо.
Отправились спать, но заснуть никто не мог. Поворочавшись, я встала, постучала в дверь комнаты брата и застала его сидящим на полу. Он был бледен, как и все мы, давно не видевшие солнца. Я спросила, считает ли он, что Хуанчо прав. И брат кивнул.
— Нас спасла мама. Ты видела, как тот мужчина посмотрел на нее перед уходом? Она спасла нас.
— Пока что — да, — сказала я.
— Пока что, — согласился он.
В ту ночь мы почувствовали запах горелого мяса. Мама была на кухне; мы пошли туда убедиться, что она не сошла с ума: жарит стейк на гриле в такой час, ведь нас обнаружат. Однако мама дрожала у разделочного стола.