Грубые голоса сменили тактику: «Вашу речь сочинил кто-то из учителей? Кто-то из учителей оказал на вас влияние?»
Тогда в голове у меня промелькнуло: мистер Маккей! Можно обвинить во всем директора – и его арестуют…
Но, вопреки лютой ненависти, я не смогла оболгать невиновного человека.
После двухчасового допроса мне вменили «нежелание сотрудничать» и прямо в наручниках отправили на другой этаж, навевавший жуткие ассоциации с больницей. Меня привязали к движущейся платформе и сунули в цилиндрический аппарат, который лязгал и жужжал прямо над ухом. Внутри было тесно, я буквально уперлась носом в верхнюю крышку и зажмурилась от страха. Сквозь динамики в аппарат транслировались искаженные, нечеловеческие голоса следователей. Прибор назывался СГМ (сканер головного мозга) и работал по принципу полиграфа.
Речь для вас сочинил отец или кто-то из взрослых?
Отец или кто-то из взрослых оказывал на вас влияние?
Отец или кто-то из взрослых внушил вам предательские настроения?
С трудом шевеля запекшимися губами, я бормотала: «Нет, нет и еще раз нет!»
Вопросы повторялись снова и снова. Неустанно, по кругу, несмотря на мое упорное «нет».
Но куда коварнее оказались их вариации:
– Не отпирайтесь; ваш отец Эрик Штроль сознался, что влиял на вас. В чем выражалось его влияние?
Я понимала: меня хотят провести – поэтому выдавила:
– Ни в чем. Папа ничего подобного не делал.
Голос посуровел:
– Ваша мать, Мэделин Штроль, созналась, что влияла на вас вместе с отцом. В чем выражалось их влияние?
Рыдая, я продолжала твердить:
– Неправда! Никто на меня не влиял…
Конечно, я лукавила. Как родители могут не «повлиять» на детей?! Мои влияли на меня всю жизнь – не столько словами, сколько поступками. Мне достались замечательные, любящие папа и мама. Они учили нас с Родди: душа – внутри. Свобода воли – внутри. Если вокруг тебя – в государстве – нет души, там нет и свободы воли. Доверяй внутреннему, не внешнему. Слушай свое сердце, а не государство. Разумеется, я не выдала родителей, ни словом не обмолвилась об их бунтарских разговорах.
Очевидно, я потеряла сознание, а очнулась в панике от чудовищного шума. Что это – новая, звуковая форма пытки? Чего они добиваются? Разрыва моих барабанных перепонок? Сумасшествия? Все мы слышали о допросах с применением пыток. Однажды Родди вернулся с работы домой и дрожащим, срывающимся от волнения голосом стал рассказывать об «экспериментальных методах», которые отдел госбезопасности активно опробовал на приматах; он говорил до тех пор, пока мама, зажав уши, не попросила брата замолчать.
Оглушительный звук резко прекратился. Следователи возобновили допрос.
Вскоре они пришли к выводу, что я слишком взбудоражена: мозговые волны стали хаотичными, и невозможно было понять, где правда, а где ложь. Меня вытащили из аппарата и воткнули в вену иглу с мощной «сывороткой правды», а затем опять и опять бомбардировали одинаковыми вопросами и слышали одни и те же ответы. Павшая духом, вконец измученная, я отказывалась произнести то, чего добивались дознаватели: что предательские мысли внушил мне отец или оба родителя.
Я не оговорила никого – ни учителей, ни превратившегося теперь в заклятого врага директора.
После ненавистного СГМ меня привязали к низкому, похожему на электрический стул креслу, опутанному проводами, и пустили ток. Разряды острыми ножами вонзались в тело. Я закричала и обмочилась. Допрос продолжился.