А вину свою Барсик сознавал очень хорошо. Она заключалась, прежде всего, в том, что он не учёл молодости и горячности напарника. Если бы Василько был в состоянии здраво рассуждать, он понял бы, что ему нужно, самое большее, выследить противника и потом подстраховать товарища, но никак не сражаться с волком, потому что победить его он не сможет – опыта нет. Однако Василько настолько увлёкся погоней, что ни о каких здравых рассуждениях не могло быть и речи… Вот о чём Барсик не подумал!
Чуткое ухо рыси уловило конский топот, и мозг привычно определил: три лошади со всадниками, одна принадлежит Ворону, две другие – Аскольду и Витольду.
Вороной остановился в нескольких метрах от Василька; князь Корвус, обругав кого-то безмозглыми идиотами, спешился и мигом очутился около пантеры. Аскольд и Витольд тихо подошли к нему. Видимо, им здорово досталось…
Быстро осмотрев Василька, Вранович снова ругнулся и обратился к безмолвному Барсику:
– Веди сюда лошадей, живо!
Барсик покорно вскочил и кинулся в лес. Когда он привёл Ласка и Рассвета, Вранович уже успел наспех перевязать Василька собственной рубашкой. Он осторожно положил пантеру на странно смирного Ласка, укрыл её сверху курткой и вскочил на своего коня. Аскольд и Витольд последовали его примеру.
Позабытый всеми Артём скинулся и подошёл к всадникам. Барсик, наконец, о нём вспомнил.
– Князь Див, вот… – тихо начал он.
Вранович оглянулся.
– Ещё один на мою шею! Ты с ним дрался, ты его и забирай. У меня нет на него времени.
Он пустил вороного галопом, ведя за собой Ласка.
…Василько с трудом разлепил веки. Он лежал в незнакомой комнате, наполненной светом до такой степени, что его глазам было больно после темноты, перемежавшейся бредовыми видениями. Он сощурился и посмотрел на ослепительно белое пятно окна, возле которого стоял какой-то человек и листал книгу. Этот неизвестный взглянул на Василька, отложил книгу и подошёл к нему.
– Ну наконец-то, сын мой! – сказал он. – Долго же ты пробыл без сознания. Как самочувствие?
– Всё в порядке, князь Авель, – едва слышно ответил Василько, узнав его. – Только слабость…
– Ещё бы! – усмехнулся Авель. – Не впадай в уныние, чадо мое, ибо избавить тебя от этого недуга уже соразмерно нашим силам…
– Авель, хватит на него тоску наводить, – оборвал его Вранович, неизвестно откуда появившийся с другой стороны кровати. – От тебя даже я впадаю в уныние… Он сейчас не в состоянии понять твою чудовищную манеру выражаться.
– Выражаются бомжи после пьянки, Корвус, – оскорбился Авель.
– Ну, изъясняться… какая разница…
Вранович бегло осмотрел больного.
– Ерунда, – заключил он. – Раны затянулись, но рубцы, конечно, останутся. Скоро поправишься.
– Благодарю вас, князь Див, – тихо отозвался Василько.
– Поменьше разговаривай! Благодарить будешь, когда выздоровеешь…
Князь Ворон оказался прав. Василько поправлялся удивительно быстро. Уже на следующий день слабость исчезла, и он даже порывался встать с кровати, но его всеми силами удерживали от этого Авель, Див и Брацлав, слуга Дива.
Тогда же Вранович пустил к больному толпу визитёров – его товарищей, которые все те полторы недели, когда Василько лежал в лихорадке, жили у Великого князя дома. Началось нашествие с Барсика, не пожелавшего оставить друга, и в следующие три дня – к тому времени весть о ранении Василька разнеслась по всему войску, – прибыло ещё человек пятнадцать. Среди них почему-то оказался Любомир. Остальные активисты, которых в квартиру уже просто не пустили, чтобы постоянно знать о здоровье Василька, упорно названивали шестнадцати счастливчикам и своему начальству. Они звонили бы и Великому князю, но тот предусмотрительно отключил телефон. Привело это к тому, что начальство вконец извелось от бессильной злобы и поклялось устроить подчинённым хорошую жизнь, когда Василько поправится.
Раненый не подозревал, какой переполох он вызвал в Братстве, и сильно удивился при виде шестнадцати верных товарищей. Василька на разные лады поздравили с выздоровлением и пожелали больше не болеть; они хотели ещё что-то сказать, но князь Ворон, вероятно, посчитав, что сказанного достаточно, выпроводил их из своей квартиры.
Остались только Барсик и Любомир. Василько и рысь подозрительно смотрели на последнего, пытаясь отгадать, что ему нужно.
Любомир косо взглянул в сторону Барсика и понял, что едва ли тот согласится оставить их с Васильком одних. Он вздохнул и сказал, отведя взгляд от больного:
– Слушай, Василько, я… много лишнего наговорил тогда. Ты… прости меня.
– Любомир, ты что, перегрелся? – после паузы спросил Барсик. Хотя на улице было минус десять, солнце ощутимо пригревало – для оборотней-северян.
– Да ладно, я уже забыл, – примирительно сказал Василько, умолчав о том, что в своих бредовых видениях он только и делал, что сражался со старым оборотнем и с Любомиром. – Ерунда.
Любомир кивнул и тихо вышел.
Друзья недоумённо переглянулись.
– Что это на него нашло? – произнёс Барсик.
– Спроси, что полегче, – отозвался Василько. – Сам понять не могу.
Через неделю Василько совсем выздоровел. Вранович сам отвёз его домой (это сделал бы и Барсик, но у него было дежурство) и на прощание сказал:
– Знаешь, я тут подумал и решил, что неплохо бы тебе небольшой подарок сделать. По случаю выздоровления.
Василько озадаченно и вместе с тем настороженно глядел на него. От Дива можно было ожидать всего, чего угодно, а уж по части «подарочков» он вообще был непревзойдённым мастером. Поэтому Василько, понимая, что «подарочка» ему не избежать, смиренно сказал:
– Благодарю вас, князь Див.
Вранович слегка усмехнулся и махнул рукой.
– Шут с тобой, ходи в свитере…
– Правда, сударь?! Спасибо вам большое!
– Да не за что… Всё равно весна скоро.
…Василько вошёл в пустую одинокую квартиру. Там было прибрано, а холодильник оказался полон – не иначе, Брацлав позаботился.
Будильник давным-давно остановился на половине третьего. Василько завёл его, потряс, и он в ответ весело затикал.
Василько огляделся. В комнате было тепло и уютно; из окна лился сноп солнечных лучей, перебиравших почти незаметные воздушные пылинки, и все вещи ожили от нежно-медового света. Воин улыбнулся, взял с полки книгу и устроился на широком подоконнике, подставив всё ещё ноющее плечо под лучи ласкового, повернувшего на лето солнца.