Диковинное состояние оборвалось, когда я налетела на толстого господина, что вел на поводке двух болонок. Стыдно было до невозможности.
Дома я поужинала на кухне тем, что мне оставили, зашла в спальню к моим девицам, поговорила с ними немного, а потом уж поднялась в свою комнатку. Нужно было выполнять обещание – рисовать второй портрет сидевшего в кустах мужика.
Я села к столику, приготовила бумагу и карандаши, уставилась на пустой лист, провела линию – я провела ее почти бессознательно; стало ясно, что из этой линии получится, и я дала руке волю. Очень скоро передо мной был удачный набросок – но не приплюснутой физиономии мужика, а дивного античного профиля Лучиано. Я вздохнула и поняла, что теперь могу рисовать хоть натюрморт с дичью и фруктами – на бумагу выплеснулось то, что я в себе носила, и душа моя немного успокоилась.
Глава четвертая
Рассказывает Алексей Сурков
Мой Свечкин пропадал дотемна. Явился он в ужасном зеленом армяке, от которого за версту разило псиной, и доложил: Ваня доподлинно в цирке! Но его положение представляется привилегированным – другие мальчишки, служившие на конюшне, бегали босиком, в грязных рубашках, чистили стойла и мыли лошадей, а Ваню Свечкин, засевший в кустах Малого Верманского парка, сперва видел лишь издали, чисто одетого. Потом племянник мой выехал из конюшни в парк верхом на гнедой лошади, вместе с ним ехал невысокий толстячок и чему-то его обучал. Лошадь под Ваней вдруг принялась высоко поднимать ноги, потом и вовсе заплясала на месте, и этот урок длился не менее часа.
– Стало быть, он им нужен, коли учат, – решил я. – И идти напрямую, требовать, чтобы его мне отдали, – нельзя. Спрячут и не отдадут, да еще наврут мех и торбу. Так, Свечкин?
– Так, – согласился Тимофей.
– Значит, пускаем в ход изобретенную нами подножку. Но придется устроить маскарад. Если я явлюсь в виде столичного жителя, да еще приверженного к английскому стилю, и стану предлагать свое устройство, то де Бах забеспокоится – вряд ли к нему часто жалуют подобные визитеры. А вот когда я переоденусь мастеровым, так оно для него и понятнее…
Уговорились, что Тимофей продолжит с раннего утра слежку за цирком и за Ваней, а я пойду в Московский форштадт обедать с Ларионовым, знакомиться с обещанным Гаврюшей и добывать все, потребное для маскарада.
Яшка отвел меня в трактир, где все блюда уж были готовы, и так накормил, что я сидел, выпуча глаза и тяжко дыша, как рыба на берегу. Самому Яшке такие трапезы были привычны; кроме того, он, желая показать светское воспитание, велел подавать кофей. Сам, правда, пить не стал, а мне собственноручно наливал. Если бы покойный Яшкин батюшка увидел этот кофейник, он бы вдругорядь помер. Для старовера черное пойло – хуже чумы.
За столом мы, кстати, просидели более полутора часов, и я успел изложить свой план проникновения в гимнастический цирк. За это время Яшка спосылал за Гаврюшей, и тот, явившись, смиренно встал у дверей. Это был невысокий белобрысый малый, с рыжеватой бородкой – какой же старовер без бороды. Все в нем было какое-то заостренное – тонкий нос уточкой, неширокие плечики, быстрый взгляд серых глаз. Вся его персона полностью соответствовала ремеслу приказчика – в ней соединялись бойкость и услужливость, тщательно упрятанная до поры наглость и пристальное внимание ко всему, что может оказаться вдруг полезным. И только здоровенный тесак у него на поясе вносил в облик некую дисгармонию – где ж это видан приказчик с тесаком?
– Будешь служить этому господину не за страх, а за совесть! – строго сказал Яшка, указуя на меня перстом. – Он с товарищами своими меня от неминуемой смерти спас. А долг платежом красен. Понял, ангел мой?
– Понял, Яков Агафонович, – и Гаврюша поклонился.
– Поступаешь с сего дня к господину Суркову в услужение. Как надобности в тебе не станет, обратно в лавку вернешься.
Яшка, распоряжаясь, был внушителен и даже грозен – прямо фельдмаршал, а не купец из Московского форштадта.
– Яков Агафонович, а что это у тебя люди с оружием по улицам ходят? – спросил я. – Вроде враг у стен не стоит…
– Гаврюша у нас нынче гвардеец, – объяснил Яшка.
– Старовер – и вдруг гвардеец?
– Сами смеемся. Когда господин генерал-губернатор с военными частями пошел в Курляндию на случай, если польский бунт туда распространится, нам было велено для поддержания гарнизона собраться в волонтерские отряды, чтобы нести караульную службу. Сперва решили, что каждый, способный держать ружье, должен исполнить свой долг. А за мирное время народу в Риге прибавилось порядком, на всех на нас ружей не напасешься. Наконец магистрат посчитал и объявил – требуется ополчение в три тысячи душ. И зваться оно будет гвардией. От нас, купеческого сословия, потребовали наших приказчиков и конторщиков. Собрали их возле Большой гильдии, произнесли речи на чистейшем немецком языке и вручили каждому по тесаку. На другой же день стали всех назначать в караулы. Разумно будет и вашей милости нацепить тесак – тогда уж точно за своего все примут.