Римо кивнул.
— В беге на восемьсот метров. Я тоже получил зачет.
— Поздравляю. А как вас зовут?
— Римо Блэк. А тебя?
— Джози Литтлфизер, — ответила она и внимательно посмотрела на него, следя за его реакцией.
— Прелестно, — только и сказал он.
— Благодарю. И еще за то, что обошлись без дурацких комментариев.
— Они тут ни к чему, — сказал Римо. — Слушай, раз уж нам обоим есть что отпраздновать, почему бы не сделать это вместе? Я угощаю.
— Если это будет кофе, тогда идет, — ответила она.
Подойдя к стоявшей неподалеку скамейке, Джози обнялась по очереди с полудюжиной других гимнасток, которые все были гораздо меньше и моложе ее. Затем обернулась юбкой с боковой застежкой во всю длину и, всунув ноги в сандалии, была готова. Так она больше походила на девчонку с Мейн-стрит, чем на участницу Олимпиады, решил Римо и тут же подумал, что сам он в этой своей тенниске, штанах и туфлях скорее смахивает на сошедшего с корабля судового мастера.
Когда они вышли из гимнастического зала, Джози обернула себе шею шелковым носовым платочком и сказала:
— Мне бы душ принять.
— Мне бы тоже, но сначала кофе. А то я на режиме.
— А кто из нас не на режиме? — заметила девушка.
До этого ей хотелось только кофе, но по мере того, как они удалялись от громады спорткомплекса, с каждым шагом в ее сознание все глубже проникала мысль о еде.
— Есть, — сказала Джози — Я хочу есть. Так бы и проглотила полную тарелку какой-нибудь еды.
— Недостаток углеводов, — заметил Римо.
— Ага. Все, кого я знаю, восстанавливают его после соревнований макаронами. Да ты сам знаешь.
— Конечно, — солгал Римо, который ничего такого не знал, потому что, хотя и слыхал о потребности организма в углеводах, но сам питался в основном рисом, рыбой да время от времени свежими овощами и фруктами, — причем все это было корейское, из запасов Чиуна, и до того безвкусное, что Римо порой предпочел бы голодать, нежели есть такое.
В двух кварталах от колледжа они наткнулись на ресторанчик «Цае Чуан», и Джози Литтлфизер заявила, что хочет отведать китайской кухни.
Когда они вошли внутрь, в нос Римо ударил целый букет острых запахов, и он с некоторым сожалением подумал о том, что ему никогда уже не придется поесть ни лапши с кунжутовой пастой, ни щедро сдобренного специями цыпленка «Генерал Чин», ни нарезанных ломтиками гигантских креветок под неострым красным чесночным соусом. Тем не менее он с готовностью заказал все это для Джози Литтлфизер, а сам потягивал воду и смотрел, как она ест, напоминая ему при этом довольного жизнерадостного зверька, и видел, что ест она так же, как и выступает на бревне, — с наслаждением. И тут ему в голову пришла мысль, что сам он в своей жизни очень редко испытывал наслаждение, — с тех пор, как стал постигать секреты Синанджу. Он не знал наслаждения ни в сексе, ни в еде, а наслаждения от убийства ему тоже никогда не удавалось испытать, потому как оно сочетало в себе искусство и науку и идеальное совершение его само по себе являлось наградой. И он подумал не сделало ли его Синанджу, наделив сверхчеловеческими возможностями, менее человечным? И еще: стоило ли посвящать этому жизнь?
Джози начала было есть палочками, с которыми довольно ловко управлялась, но, выяснив, что ими невозможно донести до рта за один прием столько пищи, сколько ей хотелось, перешла на столовую ложку.
— Расскажи мне о себе, Римо Блэк, а потом я расскажу тебе, — предложила она, — а то мне с полным ртом неудобно.
Римо начал. Весь его рассказ был сплошной выдумкой. Он выдумал и семью, и город, в котором родился, и вообще все свое прошлое, сказал, что всегда мечтал попасть на Олимпийские игры, но не мог этого сделать до тех пор, пока не выиграл в лотерею десять тысяч долларов, что позволило ему бросить работу на автомобильной свалке и начать тренироваться.
— Конечно, я старше всех остальных бегунов, но не думаю, чтобы это помешало мне хорошо выступить, — заключил он.
— Я тобой восхищаюсь, — сказала Джози, продолжая жевать как ни в чем не бывало. — Ты знаешь, чего хочешь, и не остановишься ни перед чем, что могло бы помешать тебе добиться цели.
Римо знал, что все это чушь собачья, потому что единственное, чего ему хотелось, это выхватить у нее миску с лапшой и кунжутовой пастой и, слепив все это в один большой комок, бросить себе в рот, — и только память о Чиуновых наставлениях помешала ему. Он удовольствовался тем, что спросил:
— А как насчет тебя? Ты знаешь, чего хочешь?
Она кивнула.
— Я индеанка. Я хочу, чтобы моему народу было чем гордиться.
— Из какого племени?
— Черная Рука. Наша резервация в Аризоне. — Она посмотрела на потолок, как будто ее воспоминания были написаны на пропитанном жиром селотексе. — Ты понимаешь, что это значит для людей... ну, для слабых. Даже для детей. Ведь они когда-то были воинами. А теперь живут тем, что продают одеяла, сделанные из тряпья, и пляшут, имитируя «танец дождя», для туристов. Я ничего не могу изменить, но, может быть, смогу дать им возможность снова испытать чувство гордости. — Она посмотрела на Римо отчаянно сверкнувшими глазами. — Мне нужна золотая медаль. Для моего народа.