Сначала в журналистских кругах высказывался определенный скептицизм относительно решения Кернона назначить женщину редактором «Уорлд»: не изменит ли это лицо журнала, повернув его к мелким темам? Однако этого не произошло. Джорджи крепко взяла власть в свои руки. Благодаря связям Хьюго она давно уже была на дружеской ноге с теми, кто делает политику, и с представителями прессы, которые тоже играют немалую роль в жизни общества. Джорджи, как никто другой, хорошо знала, что политики и пресса сцеплены между собой, легко переходя от любви к ненависти: каждый нуждался в другом.
Когда Джорджи начала свою деятельность в «Уорлд», Хьюго был, как всегда, щедр на советы. Он помогал жене не только в смысле политических контактов, но и присматривал за тем, как она подавала материал. Джорджи созванивалась с ним по крайней мере один раз в день.
Но, когда звезда Джорджи начала догонять в своей яркости его собственную, Хьюго стал менее щедро передавать ей свои связи. Со временем он начал получать определенное удовольствие от просчетов «Уорлд».
Джорджи злилась на мужа. Однако в тех случаях, когда она понимала, что Хьюго был прав, ее раздражение как рукой снимало. Джорджи не была большим любителем качать права, ее интересовал успех. Это сделало ее хорошей ученицей. С каждым днем дела ее шли в гору.
Ральф Кернон не вмешивался напрямую в работу редакции, он лишь ставил Джорджи в известность, когда что-нибудь особенно ему не нравилось.
— У вас мужской характер, Джорджи, — любил повторять Кернон. — Женщины обычно принимают все близко к сердцу. Но только не вы.
Джорджи посмеивалась про себя над его убежденностью, что женщины все принимают близко к сердцу.
Она была уверена, что ее разум всегда победит эмоции.
В соответствии со своим новым положением Джорджи перебралась в шикарные апартаменты на площади Грацци. Дом находился в нескольких кварталах от резиденции мэра Нью-Йорка. Художник по интерьерам постарался на славу. Квартира выглядела шикарно.
И Джорджи и Хьюго получали достаточно денег, чтобы перед ними никогда не вставали финансовые проблемы. У них, казалось, вообще не было проблем. Оба были единодушны во мнении, что деньги нужно вкладывать в конкретные вещи, которые можно посмотреть и пощупать, например, дома, а не в акции и ценные бумаги.
Все, кроме самой Джорджи, были поражены тем, как быстро ей удалось увеличить и без того огромный тираж «Уорлд». Журнал всегда можно было увидеть в вестибюлях самых шикарных отелей, теперь же он занял постоянное место на столах всех сколько-нибудь серьезных политиков. Через два года после назначения Джорджи редактором «Уорлд» в гостиных Нью-Йорка и Вашингтона уже можно было услышать «Джорджи и Хьюго» так же часто, как «Хьюго и Джорджи». Все это произошло за девять лет после первой встречи Хьюго и Джорджи на «Ореоле».
Конечно, Хьюго гордился карьерой жены, но постепенно его стало раздражать то, что в Вашингтоне часто слышалось: «Джорджи и Хьюго». В тот вечер, который закончился их безобразной ссорой, Хьюго услышал это дважды.
Запершись после ссоры в гостиной с бокалом виски с содовой, Хьюго сидел, тупо уставясь в пространство и не замечая ничего вокруг. Минут через пятнадцать Хьюго решил, что достаточно успокоился, чтобы подняться к Джорджи в спальню. Но рука его, лежавшая на диване, была крепко сжата в кулак.
6
— Ублюдки, — пробормотал Хьюго, отрывая листок с бюллетенем «Ассошиэйтед Пресс», который ему передали по факсу.
Со времени их ссоры с Джорджи прошло уже три дня. Наутро Джорджи улетела в Нью-Йорк первым рейсом, и с тех пор супруги всего один раз поговорили по телефону.
В эту пятницу Хьюго не пошел в офис. Он остался писать свою колонку дома. «Ньюс» была утренней газетой, и поэтому номер верстали как можно позже днем или вечером, чтобы в выпуск вошли комментарии последних событий. Но, когда Хьюго писал обзоры, а не комментарии к горячим новостям, он мог сдать статью и пораньше. Няня с детьми должна была приехать вечером на поезде, а Джорджи обычно прилетала последним авиарейсом, после того как «Уорлд» был сдан в печать.
На большом столе Хьюго стоял компьютер с дисплеем и клавиатурой, лазерный принтер и модем, пересылавший по телефону в редакцию все, что написал Хьюго. Тут же стоял телефакс.
Хьюго еще раз перечитал листок с сообщением, который держал в руках.
«Член Британского парламента убит бомбой, подброшенной в его машину. Мистер Джон Марсден, член парламента, был убит на месте, как только открыл дверь своего автомобиля, припаркованного перед домом в Челси. Мистер Марсден собирался посетить свой избирательный округ. В результате взрыва пострадала пятилетняя дочь Марсдена. Девочка доставлена в больницу св. Фомы с ранениями ноги и головы. Ее состояние вызывает серьезные опасения. Будучи членом промышленного Комитета Палаты общин, мистер Марсден неоднократно подвергал критике новое направление политики правительства, поощряющее создание совместных предприятий в Северной Ирландии. Скотленд-Ярд пока затрудняется сообщить, каким образом была подброшена бомба, но высказывается мнение, что бомба была приведена в действие с помощью дистанционного управления, когда член парламента выходил из дома, куда он заехал после заседания палаты, чтобы позавтракать в кругу семьи в день рождения своей дочери. ИРА [1]взяла на себя ответственность за этот теракт».
Дочитав сообщение, Хьюго подумал о Саре. Он иногда скучал по дочери даже больше, чем по Джорджи. Конечно, сына Хьюго тоже любил, но тот был еще совсем маленьким, Сара же была уже вполне смышленой пятилетней девчушкой. И, хотя Хьюго не спешил признаться себе в этом, он любил дочь совершенно особенной любовью с самого дня ее рождения.
— Ублюдки, — Хьюго остервенело мял листок в руке, жалея, что это не физиономия одного из бойцов ИРА. Швырнув листок в корзину, Хьюго вернулся за стол. Хьюго удалил с экрана полузаконченный кусок статьи о кризисе в Белом доме. Придется подождать с этим.
Он начал с начала.
«Американцы ирландского происхождения очень гордятся своими предками. У многих есть родственники по обе стороны границы, отделяющей Республику Ирландия от Ольстера. В день святого Патрика патриоты Ирландии обычно ударяются в сентиментальный национализм; но, как только празднества заканчиваются, эти люди сворачивают зелено-бело-оранжевый флаг и убирают его в шкаф до следующего года. Остальные триста шестьдесят четыре дня в году они чувствуют себя американцами. Так поступает большинство американских граждан, имеющих корни в Ирландии. Однако есть еще другая часть американских ирландцев, которая, намеренно или искренне заблуждаясь, поддерживает свирепых убийц-сектантов из Северной Ирландии. Молодчики из ИРА с масками на лицах жгут, убивают, забивают до смерти, не делая разницы между солдатами и мирными гражданами Великобритании. Эти люди — террористы, не больше и не меньше.
И, как все террористы, они нуждаются в финансировании. Полковник Кадаффи из Ливии с радостью оказывает поддержку ИРА, и это никого не удивляет: полковник любит жестокость.
Но как могли попасть в число лиц, поддерживающих ИРА, добропорядочные американские граждане из штата Массачусетс? Представляют ли избиратели сенатора Патрика Рурка из Южного Бостона, когда переводят по его призыву значительную часть своих доходов в фонд «Норейд», американской группы поддержки ИРА, на что будут использованы их деньги? Чтобы победить в романтическом сражении за национальную гордость Ирландии? Или чтобы вооружить горстку психопатов, убивающих исподтишка мирных граждан? Сознает ли сам сенатор Рурк всю чудовищность преступлений, совершенных, возможно, на средства, собранные «Норейд» с его помощью, сознательной или несознательной?