Хотя сам Хьюго был достаточно искушен в политических интригах «Ньюс», его раздражала атмосфера, которая царила в главном офисе, где каждый только и думал, как выдвинуться за счет другого.
— Наш нью-йоркский офис — кучка взрослых людей, продолжающих играть в детский сад, — говорил он.
В вашингтонском бюро все было по-другому. Журналисты помогали друг другу. Никто не стирал с экрана компьютера набранный текст, если за спиной появлялся один из коллег. Хьюго советовался с младшими сотрудниками по очень многим вопросам — по обстановке в конгрессе, международной жизни, положению в стране, культуре и спорту. Любой из них также мог в любой момент спросить его совета. Хьюго любил повторять, что если журналисты не желают помогать друг другу, то это следствие плохого руководства. В вашингтонском бюро жаловаться было не на что.
Помещения вашингтонского бюро были обставлены так, чтобы создавать у посетителей впечатление, что они попали на самый верх. Выходя из лифта, человек попадал в огромную приемную, где с успехом разместилось бы несколько многодетных пуэрториканских семей. Улыбка секретарши была ослепительной. За ее спиной стояла старинная полированная мебель, шикарная, как на океанском лайнере. Комната была отделана мрамором. Напротив входа стояли массивные кожаные кресла и широкий журнальный столик со свежими газетами. Рядом возвышалась искусственная пальма. Вашингтонское бюро, казалось, сообщало миру: «Мы сильны, богаты и любим работать с комфортом».
Впервые придя сюда, Джорджи была поражена царившей здесь атмосферой приветливости и спокойной уверенности в себе.
— Это потому, — сказал тогда Хьюго, — что здесь каждый что-то значит. А вспомни Лондон. Там, если только ты не звезда первой величины, тебя ни во что не ставят.
Спускаясь в лифте, Хьюго посмотрел на часы. Шесть двадцать пять. Его машина стояла у подъезда. Хьюго открыл дверцу и уселся рядом с Уитмором. Подъезжая к зданию, где находился офис Джока, Хьюго еще раз взглянул на часы. Шесть тридцать. Она сказала, что спустится вниз и будет ждать у входа. Интересно, какого цвета платье будет на ней сегодня.
На Лизе было короткое облегающее шелковое платье из нежно-бирюзового шелка. Этот цвет почему-то всегда вызывал у Хьюго воспоминания о реке, хотя на самом деле реки вряд ли бывают такого цвета. Разве что Нил. Платье Лизы как нельзя лучше подходило для сегодняшнего вечера. Ньюйоркцы любят высмеивать жителей Вашингтона за провинциальные вкусы. Действительно, если не считать годы президентства Рейгана, когда мода стала более либеральной, коренные вашингтонцы обычно одеваются консервативно — дорого и неброско. Платье Лизы было достаточно пикантным, но в то же время не вызывающим. Волосы девушки были распущены. Хьюго показалось, что они отражали зеленоватый блеск платья.
— Остановите, Уитмор, — Хьюго выпрыгнул на тротуар.
— Долго пришлось ждать? — спросил он Лизу, сам удивляясь, насколько он счастлив ее видеть.
— Не больше минуты, — ответила девушка, садясь на заднее сиденье. Хьюго сел рядом с ней.
— Нам не обязательно надолго задерживаться у Имоджин, но я обещал ей заглянуть.
— А я хочу с ней познакомиться, — возразила Лиза.
Хьюго знал это. Они должны были обедать вместе вчера, но он перенес свидание на сегодня, так как прием у Имоджин был гораздо престижнее. Имоджин Рендл была одной из немногих настоящих аристократок в Вашингтоне. Любую важную птицу скорее можно было увидеть на еженедельном приеме у Имоджин, чем на самом шикарном обеде какого-нибудь нувориша. Хьюго поступил так специально. Это было своего рода невинное тщеславие. Ему нравилось доставлять женщинам удовольствие.
— Сегодня такой прекрасный день, — заметил Хьюго. — У нас еще есть время. Уитмор, поезжайте через парк.
— Я два года в Вашингтоне, но до сих пор в восторге от Рок Крик-парка, — сказала Лиза, когда машина свернула на узкую тенистую аллею.
Они обогнали несколько бегунов и пару велосипедистов, возвращающихся домой с работы.
Выехав из парка, они остановились у красивого дома, построенного еще в восемнадцатом веке. Из машины, стоявшей перед «линкольном» Хьюго, выскочили два телохранителя. За ними появились осанистый седой мужчина и худощавая блондинка. Пара направилась к открытым деревянным воротам.
— Киссинджеры, — прошептала Лиза.
Дом Имоджин стоял в глубине густого сада, посреди которого росла огромная магнолия.
Когда Хьюго и Лиза поднялись по лестнице к входной двери, дверь за Киссинджерами уже успела закрыться, и Хьюго позвонил в большой бронзовый колокольчик.
Едва Лиза вошла в дом, она почувствовала, как покойно здесь, несмотря на гул голосов, доносящихся из гостиной. Многие гости рассчитывали успеть еще на один коктейль, прежде чем отправятся к ужину, и все рассчитывали вернуться домой часов в десять: в Вашингтоне вечер заканчивался рано. Лиза скользила глазами по холлу. В одном углу она увидела два кресла эпохи Регентства, стоявшие около чайного столика с двумя веджвудскими вазочками. Такое впечатление, что эти вазы простояли на столике много-много лет. Лиза слегка оробела. Хьюго вырос и полжизни провел в таких домах. Она же попала сюда впервые и теперь жадно впитывала впечатления.
Из холла Хьюго и Лиза прошли в гостиную. Кто-то из гостей сидел на диванах. Другие стояли небольшими группками. Навстречу им вышла стройная женщина в дымчато-сером шифоновом платье.
Имоджин Рендл уже успела сообщить Киссинджерам, что сенатор из Калифорнии хотел бы обсудить с Генри проблему нелегальной иммиграции из Мексики. И теперь Имоджин шла приветствовать вновь прибывших гостей.
— Я так обрадовалась, милочка, когда Хьюго сказал, что приведет вас с собой сегодня вечером, — сказала она Лизе.
Имоджин была стройной, элегантной женщиной с горделивой осанкой. В свои шестьдесят она выглядела не хуже, чем тридцать лет назад, когда перебралась из Северной Каролины в Вашингтон, выйдя замуж за одного из ведущих конгрессменов того времени. Через двадцать лет муж Имоджин умер, и она на год погрузилась в траур. Когда год прошел, она возобновила свои грандиозные приемы, на которых делалась большая политика. Обаяния Имоджин хватало на всех. Как ей это удавалось, никто не знал.
По глазам Имоджин невозможно было заметить, что она внимательно изучает Лизу. Однако это было именно так.
Однажды, вернувшись домой, Джорджи поймет, что отсутствовала слишком долго, — уже не в первый раз сказала Имоджин самой себе. Вслух же она произнесла:
— Хьюго говорил мне, что вы работаете с Джоком Лиддоном.
Лиза обратила внимание на предлог, который употребила Имоджин. Любой другой человек из всех, кого она знала, сказал бы « наДжока Лиддона». Такт Имоджин произвел большое впечатление на Лизу.
Имоджин, не отводя взгляд от Хьюго и Лизы, сумела заметить, что по лестнице поднимается Роберт О. Робертсон. Сенатор был ужасным занудой, но как спикер Палаты представителей был одним из самых заметных людей на Капитолийском холме.
— Кстати, Хьюго, не хотите ли познакомить мисс Табор с сенатором из Массачусетса. Я специально пригласила его, чтобы вы могли поговорить о «Норейде». Красивой рукой Имоджин указала на гостей, столпившихся вокруг сенатора Рурка. Имоджин любила небольшие стычки, разумеется, если дело не доходило до скандала.
Тут она обворожительно улыбнулась сенатору Робертсону как самому дорогому гостю.
Многие журналисты смущаются, столкнувшись с человеком, по которому они прошлись в своей статье. Хьюго был не из их числа. Он был рад возможности поговорить с Пэтом Рурком, чтобы услышать все, что тот думал о его статье.
— Приятно познакомиться, Лиза, — сказал Пэт Рурк. — Что у вас общего с таким ужасным типом, как Хьюго?
— Она пришла посмотреть, чем занимается один из великих политиков, когда не собирает фонды для «Норейда», — парировал Хьюго.
— Лиза, не могли бы вы подать мне джин с тоником с подноса, который как раз проносят мимо вас? — Сенатор протянул девушке пустой стакан, чтобы она обменяла на полный. Себе Лиза взяла апельсиновый сок. Хьюго выбрал бурбон со льдом. Неторопливо отхлебнув джина, сенатор начал говорить: