Часом позже, миновав Гринвич, «Ореол» пришвартовался к пирсу фешенебельного ресторана. Банкет был устроен в саду, под полосатым тентом. Каждый круглый столик с крахмальной скатертью, уставленный сияющим серебром и хрусталем, был накрыт на десятерых. Место Хьюго было рядом с женой министра обороны. С другой стороны от него сидела эффектная темноволосая девушка в лимонно-желтом платье. Это был любимый цвет Хьюго. Но он тут же забыл о ее одежде, когда взглянул на черные волосы, подстриженные, как у японской куколки, и увидел золотисто-карие глаза. Бегло взглянув на карточку против прибора девушки, он прочел «Джорджи Чейз».
Сначала Хьюго заговорил с женой министра обороны, с которой он был знаком. Потом он решил представиться Джорджи Чейз.
— Я уже знаю, кто вы, — сказала девушка. — Я расспросила, когда увидела вас на палубе «Ореола». Я тоже журналист. Но не такой грандиозный, как вы. Когда-нибудь стану.
Ей было тогда 23, Хьюго — 28.
Оба рассмеялись.
3
С девятилетнего возраста Джорджи Чейз испытывала странное чувство отчужденности от всего, что происходило вокруг.
До девяти лет Джорджи точно знала, кто она: веселый и счастливый младший ребенок в благополучной среднеамериканской семье. Джорджи была папиной любимицей.
Семья Чейзов жила на ферме близ Линкольна, штат Небраска, которой Чейзы владели еще с начала века. Ферма была окружена пастбищами. Год от года территорию отхватывали банкиры и промышленники, которых привлекали прелести деревенской жизни и одновременно возможность добираться до своих офисов без особых хлопот.
Джорджи назвали в честь отца. Джордж Чейз решил перебраться на ферму после того, как умер его отец. До этого он был вице-президентом консервной компании в Линкольне.
— Джейн, дорогая, как тебе нравится моя идея переехать на ферму? — спросил Джордж жену. — Ферма достаточно большая, мы сможем там жить вполне достойно. У меня будет больше времени для тебя и девочек. А светских развлечений там будет не меньше, чем в городе.
— Я не против, — сказала Джейн Чейз. — Единственное, о чем я прошу, так это чтобы никто не ждал от меня, что я стану доить коров.
Однако внешне миссис Чейз вполне походила на хорошенькую доярку — белокурые волосы, молочно-белая кожа, ярко-голубые глаза. Как и ее муж, она была женщиной добродушной, но большой бездельницей. Работа на ферме утомила бы ее. Однако в использовании огромного сельского дома для светских развлечений был свой шарм. Жить за городом считалось высшим шиком.
Так что жизнь Джорджи в семье текла спокойно. В доме царили теплота и спокойствие. Когда семья перебралась в деревню, Джорджи было около пяти лет, а ее сестры уже учились в колледжах. После отъезда сестер в колледж Джорджи наслаждалась положением единственного ребенка, которого любят и балуют родители. По правде говоря, по-настоящему баловал только отец, но жизнерадостная натура миссис Чейз никогда не позволяла ей относиться к дочери критически.
Придя домой из детского сада, Джорджи в первую очередь искала отца. Она обожала вертеться вокруг него в хлеву, пока он следил за доением.
Через два дня после девятого дня рождения Джорджи мать окликнула ее с веранды, когда она возвращалась домой из школы: — Иди, посиди со мной на качелях, Джорджи.
Качелями они называли трехместный диванчик, подвешенный на двух опорах. Джорджи любила качели. Отталкиваясь ногами, она могла заставить это сооружение качнуться три-четыре раза, прежде чем требовалось приложить следующее усилие.
— Я должна что-то сообщить тебе, дочка, — сказала миссис Чейз.
Джорджи еще раз оттолкнулась ногой, и они с матерью так и сидели бок о бок, покачиваясь взад-вперед.
— Мне кажется, — сказала миссис Чейз, — тебе нравится ходить со мной и с папой в гости к соседям. В прошлое воскресенье я видела, как вы весело болтали с Фрэнсисом, спускаясь к пруду.
У промышленника Фрэнсиса Нейлора была большая усадьба в миле от Чейзов.
— Это потому, что он взял меня за руку.
Джейн Чейз переменила тему.
— Я и папа, — сказала она, — любили друг друга и всегда будем любить. Но знаешь, Джорджи, двум людям непросто прожить вместе всю жизнь. Когда раньше люди жили не так долго, было по-другому. Но в наши дни — ты знаешь об этом от многих своих друзей — после двадцати лет жизни пары часто замечают, что больше не так уже хороши друг для друга.
— Но вы с папой не такие. И вы хороши для меня, — сказала Джорджи.
— Я знаю, дорогая. И ты у нас чудесная дочка! Но если бы мы с папой продолжали жить вместе, мы бы ссорились, и ты уже не считала бы нас такими хорошими. Мы с папой решили разойтись. Ничего страшного. Просто теперь у тебя будет два дома, а не один. Многие люди отдали бы все, чтобы иметь два дома.
— Но я не хочу два дома, — сказала Джорджи.
Шея ее затекла, да и спина побаливала. Качели останавливались. Джорджи вдруг показалось, что, если она сумеет опять оттолкнуться и привести качели в движение, все опять пойдет по-старому, и боль в спине тоже прекратится. Она оттолкнулась. Они с матерью снова раскачивались туда-сюда.
— Что ж, Джорджи, мы с твоим папой решили, что лучше будет пожить отдельно. Мы с тобой переедем к Фрэнсису. Но вы с папой можете ходить друг к другу в гости сколько захотите.
Вскоре после свадьбы Джейн и Фрэнсис Нейлор решили переехать в Лондон. Фрэнсис был назначен исполнительным директором английского филиала своей фирмы. Три недели перед отъездом Джорджи прожила на ферме с отцом.
Пришло время прощаться, глаза Джорджа Чейза наполнились слезами, и когда они покатились по его лицу, он отвернулся. Джорджи не плакала.
— Порядок, пап, ма говорит, что я могу приезжать на ферму на каникулы. И мы можем писать друг другу.
Произнося эти слова, Джорджи вдруг ощутила внутри себя странное чувство, которое собственно нельзя было назвать чувством. Оно было скорее похоже на отсутствие всяких чувств. Джорджи подумала о пустом пространстве под верандой, но и это сравнение не помогло ей разобраться в себе. Она почувствовала так, словно внутри ее была дыра. Это ощущение она никогда раньше не испытывала.
Через полгода после того, как началась лондонская жизнь Джорджи в симпатичном доме близ Уимблдонского национального парка, она сидела в комнате и писала письмо отцу, когда зашла ее мать. Джейн обняла Джорджи.
— Я должна что-то сказать тебе, дорогая. Вчера умер твой отец. У него был рак. Ему повезло, что болезнь не затянулась, как это часто бывает. Он не страдал.
Джорджи не заплакала. Она сидела неподвижно. Он ушел. Именно так. И даже не попрощался. Она так никогда и не узнает, страдал он или нет. Она так никогда и не сможет объяснить ему, как сильно она его любила. Боль была такой чудовищной, что Джорджи оттолкнула ее от себя. Но внутри она опять чувствовала дыру.
Фрэнсис Нейлор был довольно милым отчимом. Они с Джейн были заядлыми бриджистами, и это наряду с богатством Нейлора и его деловыми связями обеспечило им доступ в элитарное лондонское общество. Им довольно скоро предложили стать членами престижного бридж-клуба. Когда Фрэнсис Нейлор был выдвинут в члены Реформ-Клуба, ни один член Комитета не пытался его забаллотировать, что могло бы случиться с англичанином.
Как и английские дети, с которыми она была теперь знакома, Джорджи чаще видела домоправительницу, с которой занимала соседние комнаты, чем свою мать. Когда ей исполнилось одиннадцать, ее отдали в пансион. Разлуку с домом Джорджи особенно не переживала. Все остальные девочки тоже были оторваны от семей. В первую неделю некоторые девочки плакали по ночам, но Джорджи особой тоски по дому не чувствовала. У нее появилось много новых друзей. Она была умна. На нее приятно было посмотреть — стройная, кровь с молоком (унаследовала цвет кожи матери), карие глаза, которые при определенном освещении становились золотистыми и контрастировали с темными, почти черными, волосами, унаследованными от отца, ниспадавшими длинными волнами. Вскоре после своего двенадцатого дня рождения Джорджи отрезала семь-восемь дюймов своих волос ножницами для бумаги. На висках остался только коротенький прямой ежик. Джорджи видела в воскресном приложении черно-белую фотографию Луиса Брукса, и ей понравилась длинная челка и короткие виски. Ей не давался затылок, но другая девочка подстригла его неровной зубчатой линией. Наставница решила, что лучшим выходом из этой ситуации будет послать ее к хорошему парикмахеру, который подровнял челку и виски, а сзади постриг волосы так, что красивая шея стала выглядеть очень соблазнительно.