В середине десерта вошел московский квартет: «Пора!»
Значит, не Якутск.
Я встал. Как-то неуследимо они оказались впереди, позади, справа и слева от меня — тоже мастера своего дела. Начальники КГБ остались за чаем с тортами.
Меня привели обратно к тому же самому военному самолету. Войдя теперь с хвоста, я увидел, что это был десантный самолет-пограничник: скамьи для солдат, огромный бак с горючим. Я оставил под скамьей свои вещи, прошел в офицерский салон и сел к окну, чекистский квартет вокруг. Офицер-пограничник уже ждал там же, сидя на отдельной скамейке. Они начали болтать. Мы поднялись. За окном стремительно темнело. Летчик взял курс на север.
Приземлились в темноте. Скелеты обгорелых или побитых штормами елей удручающе чернели на фоне глубокого фиолетового неба. Здание аэропорта было совсем новым. К моему удивлению, людей внутри было немало. Они держались так, как если б все было абсолютно нормально: вот человек гуляет тут с чемоданом и рюкзаком в центре плотного кольца из четырех охранников. Я вспомнил, как в самолете из Иркутска на Якутск пассажиры старались не видеть моих наручников. Я изучил информационную доску. Мы были в городе Полярном.
Полярный!
Мозаичная фреска на стене свидетельствовала, что здесь добывают золото и алмазы: счастливый советский рабочий с рукой американской статуи Свободы держал алмаз, лучащийся как солнце.
— Где мы? — спросил я одного из охраны.
— На Полярном круге.
«Должно быть совсем новый город, — подумал я, — никогда не видел его на картах».
У моих чекистов появился газик, и меня повезли куда-то вдоль темноватых улиц, мимо бесконечных стандартных пятиэтажек, огромных драг и опять пятиэтажек. Закончили путь ни в чем не примечательной двухкомнатной квартире, которую они открыли своим ключом. Это было нечто вроде общежития — по три кровати на комнату.
— Это ваша постель, — сказали мне. — Располагайтесь.
Один из них собрался в магазин купить жратвы на всех. Я дал ему денег и на себя. Он принес рыбные консервы и хлеб. Они вежливо пригласили меня присоединиться.
— Куда вы меня везете-то?
— Юрий Федорович! Это вы нас везете, а куда, мы, ей-богу, не знаем.
Улеглись: двое в моей комнате, третий в комнате рядом, четвертый бодрствовал в прихожей, сторожил. Изменить я ничего не мог, совесть была спокойна и я спал хорошо.
Утром вернулись в самолет. Офицер-пограничник тоже подъехал и мы полетели на запад. Вот и Норильск, символ ГУЛАГа. Меня вывели снова с рюкзаком и чемоданом. Я стоял на вокзале, охранники вели длинные таинственные переговоры с местными чекистами.
Значит, это и есть мое место.
Здесь, в этом закрытом городе между Ледовитым океаном и Полярным кругом, у меня не будет ни дома, ни огорода. Приехать ко мне сюда будет почти невозможно. То-то идеальное место для ссылки…
Однако через два часа мы снова поднялись, подлетели к самому океану и повернули опять на запад, вдоль океанского берега.
Куда же мы, черт возьми, летим?!
Я не отрывался от окна. Тундра, замерзшая, но свободная от снега, бугрилась благородным коричневым шелком. Черно-зеленые волны океана казались неподвижными, как на фотографии. Я всматривался и всматривался, пытаясь обнаружить движение, должны же они двигаться, но все же мне пришлось признать, что океан так и замерз волнами.
— Куда летим? — спросил один из чекистов офицера пограничника. — Не на Шпицберген?
Этот архипелаг разрабатывался СССР и Норвегией совместно. Я ждал с напряжением, но офицер не ответил. Внизу пошла опять тайга. Гигантские длинные широкие просеки тянулись одна за другой с севера на юг. Сторона лесоповала, сторона лагерей.
В полдень приземлились в 400 километрах южнее Ледовитого океана. «Печора», — объявил один из охраны. Мы вышли опять с вещами. Нашли вполне цивилизованную уборную, построенную снаружи отдельно от аэровокзала. Погуляли.
— Вот там, в том лагере сидит Петров-Агатов. Помните такого? — спросил меня другой охранник, показывая на колючую проволоку метрах в двухстах от нас, как раз при начале городской улицы. — Помните?
— Помню. Я вижу вы тут эксперт по лагерям. За что сидит-то на этот раз?
— За что и всегда — за мошенничество.
— Адекватный соавтор и КГБ, и Центрального комитета. ЦК переделывал его статью в «Литгазете» против Гинзбурга и меня десять раз.