Гринголл пожал плечами.
— До нас дошли кое-какие слухи, — ответил он, — но мы не очень верим слухам, Во всяком случае нам на него никто не жаловался.
— Держу пари, что если бы и были жалобщики, то они до вас не дошли бы, — сказал Кэллаген. — Дело в том, что если Простак пожаловался, то это чисто случайное совпадение. И пожаловался он не тому, кому надо. Это было тоже самое, как если бы он пожаловался на Рафано самому Рафано.
— Что вы этим хотите сказать?
Кэллаген выпустил колечко дыма, и его лицо приняло преувеличенно честное выражение.
— Следите за ходом моих мыслей, Гринголл. Если бы я обратился к «Селби, Ронсу и Уайту» или к старому Ривертону и представил им свои предположения, они сделали бы одно из двух: или бы дали мне закончить дело, как я нахожу нужным, — и это, с моей точки зрения, является самым разумным, — или обратились бы в Скотланд Ярд. В свое время я не рекомендовал миссис Ривертон обращаться к вам, так как считал, что это могло обернуться неприятностью и для молодого Ривертона. Ведь покупка и употребление наркотиков — это тоже преступление.
Гринголл согласно кивнул.
— Вы абсолютно правы, — сказал он. — Миссис Ривертон рассказала мне об этом. И что же вы тогда предприняли, Кэллаген?
— Мой план состоял в следующем: я сделал так, что Рафано пришел к выводу, что я кое о чем догадываюсь, и в пятницу вечером приехал в Парлор-клуб для встречи со мной. В разговоре с ним я намекнул, вернее предупредил, что если он не успокоится, то самое меньшее, на что он может надеяться, это высылка в Соединенные Штаты в сопровождении агентов Скотланд-Ярда. Еще раньше я узнал, что Джейк Рафано не пользуется популярностью в Штатах и парни Гувера что-то имеют против него.
Он закашлялся и на минуту замолчал.
— По всей вероятности, это подействовало, — откашлявшись, продолжал Кэллаген. — Уже на следующую ночь молодой Ривертон подкараулил меня у конторы и послал ко всем чертям. Он был по уши накачан кокаином и едва ли сознавал, что делает. После этого я понял, что я на верном пути и с первого же выстрела попал в цель. Видимо, Джейк Рафано предупредил Простака, чтобы он немного угомонился и избегал скандалов.
Гринголл кивнул.
— Идеи хорошая, — сказал ом. — Жалко, что из этого ничего не получилось.
— Я знаю, — кивнул Кэллаген. — А что, Ривертон в состоянии говорить?
Гринголл отрицательно покачал головой.
— Нет. Он пока находится без сознания. Они положили его в частную клинику в Баллингтоне. Скорее всего, он так и умрет, не приходя в себя, но все же небольшая надежда, что он очнется, есть. Много бы я отдал, чтобы узнать, какого черта он поперся на яхту. Должен же он был понимать, что одному ему Рафано не одолеть.
— Судя по тому состоянию, в котором он был, он совсем не соображал, что делает, — заметил Кэллаген. — Вероятно, кто-то ему намекнул, что Джейк Рафано собирается удрать, и он наконец-то сообразил, что из него самым нахальным образом вытряхнули восемьдесят тысяч. Ему это, естественно, не понравилось, и он отправился на яхту разбираться с Джейком, предварительно прихватив где-то пистолет. С другой стороны, эти угрозы Рафано не понравились, и он тоже схватился за пистолет. Но Простаку повезло больше.
— Да, это был отличный выстрел, — произнес Гринголл. — Он с двенадцати ярдов поразил Рафано прямо в сердце. Спасибо за помощь, Кэллаген.
— Я думаю, это квалифицируется как убийство, — сказал Кэллаген.
Гринголл утвердительно кивнул.
— Если он выкарабкается, мы предъявим ему обвинение в преднамеренном убийстве. Разве это можно квалифицировать иначе?
Кэллаген тяжело поднялся, опираясь обеими руками на подлокотники своего глубокого кресла.
— Не знаю. Это могло быть и самозащитой, Гринголл, — ответил он. — Если Простак пошел разбираться с Джейком Рафано, зная, что тот сам может его убить, то я думаю, что любой суд его оправдает, заявив, что это была самозащита. И вообще, вы же не знаете, кто стрелял первым. Может быть, Ривертон выстрелил уже будучи раненым? Если это было так, то можно вести речь о самозащите.
— Ну, об этом говорить пока рано, — сказал Гринголл. — До свидания, Кэллаген. И еще раз спасибо.
Когда за Гринголлом закрылась дверь, Кэллаген подошел к камину и уставился на кучу газет, валявшихся у его ног.
Уже наступили сумерки, а Кэллаген все еще сидел в своем кресле, смотрел на языки пламени, вырывавшиеся из камина, и размышлял. Чертовски странно устроена жизнь, думал он. Один пустяк накладывается на другой и получается прочная цепь событий.