— Я считаю для себя особенным счастьем, Ваша светлость, быть тем лицом, которому его величество король поручил передать Вам, что его высочайшее желание — видеть Вас, Ваша светлость, при своем дворе, в Париже. Благоволите принять указ нашего повелителя.
С этими словами он подал герцогу большой пакет.
Распечатав его, герцог прочел официальный призыв ко двору, а затем произнес:
— Эта милость нашего молодого монарха истинно трогает и радует меня. Я переселюсь в Париж, где надеюсь видеть Вас, маркиз, своим гостем.
Де Пегилан молча поклонился.
Во время этого разговора маркиза де Бренвилье внимательно изучала выражение лиц Атенаисы и маркиза де Монтеспан. На лице юной герцогини она напрасно искала следов внутреннего волнения и восторга; напротив, маркиз был сильно взволнован и беспокойно переводил взоры с Атенаисы на герцогиню и на герцога; он явно ждал каких-либо разъяснений, но их не последовало.
Пегилан, еще в Париже знакомый с домом Бренвилье, скоро вступил в оживленный разговор с прекрасной маркизой. Много говорили о предстоявших переменах, о надеждах на будущее. В ушах Атенаисы звучали имена, о которых она и не мечтала; она узнала массу нового о том чуждом ей свете, в который ей теперь предстояло заглянуть, и все, что она услышала, привело ее в такое недоумение, что она убежала в тихий парк и с опущенной головкой задумчиво вошла в изящно разбитую искусственную рощицу.
Чей-то тихий голос заставил ее поднять голову.
— Анри! — воскликнула она.
Маркиз де Монтеспан молча протянул к ней руки. Она положила головку к нему на грудь.
— Атенаиса, — дрожащим голосом начал маркиз, — Вы уедете, Вы последуете за Вашими родителями; я знаю, Вы должны так поступить. Ах, зачем у меня не хватало до сих пор мужества объясниться с Вашим отцом! Мне следовало воспользоваться благосклонным отношением Ваших родителей и просить Вашей руки. Теперь перед Вами и перед Вашим семейством раскрывается широкая, но страшная арена жизни, при дворе, а из-за этого наступил конец надеждам Анри де Монтеспана! И я унесу в свою тихую глушь свою любовь… но не счастье!
— Но кто же сказал Вам, дорогой Анри, что я уеду отсюда без Вас? — возразила Атенаиса, нежно взяв руки молодого человека в свои руки и заглядывая в его опечаленные глаза. — Разве Вы не верите, что у меня хватит мужества пойти к отцу и сказать ему: “Ты везешь меня в этот бурно-волнующийся свет, жизнь которого едва-едва по плечу тебе самому; разве ты не обязан позаботиться о том, чтобы в этом водовороте интриг и опасностей у меня была поддержка, защита, опора?”.
— Атенаиса! Возможно ли?.. Вы скажете это? Несмотря на блестящее будущее, открывающееся перед Вами, Вы все еще согласны быть моей?
— Неужели Вы в этом сомневались, Анри? Как это нехорошо! Неблагородно!
— Ангел! Возлюбленная моя! Дорогая Атенаиса! — воскликнул Анри.
— Злой! — сказала она с очаровательной улыбкой, — в наказание за Ваши сомнения мне следовало бы еще некоторое время оставить Вас в неизвестности, — но я не злопамятна. Подите к моему отцу, Анри, и просите моей руки, так как лучшей защитой против всего, чем грозит мне парижский большой свет, будет для меня сердце моего Анри, рука моего Анри!
— А я клянусь Вам, дорогая Атенаиса, всегда быть около Вас! — воскликнул маркиз. — Я не хочу лишать свет такого сокровища, как Вы; если Ваш отец согласится отдать мне Вашу руку, тогда мой долг — оставаться в том же кругу, в котором теперь суждено вращаться ему самому. И я с радостью, с тайным восторгом буду следить за триумфами моей Атенаисы, помня и чувствуя, что эта прелесть, этот ум, это очарование — мои, что они тесно и навсегда связаны с именем Монтеспан.
— Как, Анри? Вы хотели бы покинуть Ваши чудные леса и замок Ваших предков? Вы хотите ехать с нами в Париж? А я думала, что Вы, как и я сама, захотите уехать со мной в Ваш замок и что я сделаюсь владетельницей его; я уже воображала себя заботливой хозяйкой… Но если Вы собираетесь в Париж…
— Атенаиса, не обманывайте сами себя! Вы только что сказали, что в этом блестящем и шумном свете Вам будут нужны опора и защита. Из этого я заключаю, что Вы все-таки считаете неизбежным узнать этот свет. В тихом уединении лесного замка Вы не долго чувствовали бы себя счастливой, в то время как вся Ваша семья вращалась бы в свете, в многолюдных залах Лувра. Вам еще потому не следует оставаться в глуши, что свет имеет право на Вашу красоту, имеет право желать, чтобы от него не скрывали столько дивного очарования, сколько таится в Вас. Свет должен узнать мою прекрасную, дивную Атенаису, должен чтить ее, восхищаться ею; но он должен видеть ее об руку со мной. Я сам введу Вас в пышные, блестящие палаты и буду счастлив, когда мне будут завидовать.