Азолан. Спасибо, сударь.
Вальмон. Всеми уважаемая, благородная до слез, и дочки не слишком смазливые… это могло бы повредить делу. Удачно.
Азолан. Я стараюсь, сударь.
Вальмон. И расход не такой уж обременительный. Пятьдесят шесть ливров, чтобы спасти от разорения большую семью… вполне приемлемо.
Азолан. Ваша милость, таких семей в каждой деревне сыщется полдюжины.
Вальмон. Да? Вот тебе и ответ на загадку, почему люди так охотно занимаются благотворительностью. Эта смиренность поз и благородные взгляды. Я был тронут.
Азолан. Я, сударь, даже прослезился.
Вальмон. Как продвигаются твои дела со служанкой?
Азолан. С Жюли? Сказать по правде — скучновато. Если бы от этого не зависел успех вашей милости, я бы предпочел ограничиться одним разом. Допускаю, что она рассуждает так же, но, согласитесь, чем еще можно заниматься в деревне?
Вальмон. М-да. Однако меня интересовали не столько интимные подробности, сколько ее готовность передавать мне письма мадам де Турвель. И потом, будет ли она держать язык за зубами?
Азолан. Не думаю, что она прикарманит чужие письма.
Вальмон. Не прикарманит, говоришь?
Азолан. Вы сами знаете, сударь, как легко их склонить к тому, чего они сами хотят. А вот если их надо склонить к тому, чего хотите вы, тут уж приходится выкручивать свои мозги.
Вальмон. Им, я думаю, тоже.
Азолан. А что она должна держать язык за зубами, я ей говорить не стал. А то она сразу все выболтает.
Вальмон. Не исключено… Вот что, мадам де Турвель посоветовали, чтобы она меня остерегалась. Она сама мне в этом призналась. Не иначе какая-то услужливая подруга черкнула ей несколько строк. Надо узнать — кто?
Азолан. На вашем месте, сударь, я бы не придавал этому большого значения. Если уж она позволила вам последовать за ней сюда, все остальное — вопрос времени.
Вальмон. Ты так считаешь?
Азолан. К тому же она наверняка носит письма в кармане.
Вальмон. Жаль, что я не карманный вор. Отчего наши родители не учат нас чему-то полезному?
Задумывается.
Где у тебя с Жюли свидание?
Азолан. В моей комнате.
Вальмон. Сегодня ночью — тоже?
Азолан. Боюсь, что да.
Вальмон. Пожалуй, придется вас побеспокоить. Проверю, не действует ли шантаж сильней, чем подкуп. Два часа ночи — тебя устроит? Не хочется тебя смущать. До двух уложишься?
Азолан. Еще бы.
Вальмон. Вот и отлично.
Азолан. Стало быть, вы уже не будете ей ничего давать?
Вальмон. Ну, если она согласится носить письма, я думаю, мы можем себе позволить проявить великодушие. Что ты на это скажешь?
Азолан. Деньги ваши, сударь.
Вальмон. Не беспокойся, я не забуду о твоем вкладе.
Азолан. Ваша милость, так добры ко мне.
Вальмон вскидывает голову — приближается женские голоса. Он снова обращается к Азолану.
Вальмон. Исчезни. Увидимся ночью.
Азолан. Да, сударь. Вы ее найдете в таком виде, что она уже не скажет, будто забежала за платяной щеткой.
Азолан уходит в одну дверь.
Роземонд и Турвель входят в другую. Первая в свои восемьдесят четыре года и при артрите жива, умна, отзывчива; второй двадцать два года, красива и, опровергая отзыв Метрей, одета в изящный балахон простого полотна. Она в сильном возбуждении.
Роземонд. А вот и он. Я же вам говорила.
Вальмон встает, раскланивается. При виде его Турвель не может скрыть своего волнения.
Вальмон. Мадам.
Роземонд. Мадам де Турвель собирается открыть нам какую-то тайну.
Турвель. Вам, мадам. Только вам.
Вальмон. В таком случае я, пожалуй, пойду пройдусь.
Турвель. Нет, нет, это касается вас тоже… то есть вас это касается в первую очередь. Собственно, я должна учинить вам маленький допрос.
Вальмон. Извольте. Вот только помогу тетушке.
Вальмон усаживает Роземонд в кресло и снова поворачивается к Турвель.