Вальмон. Хорошо. Будем считать, что я этого не говорил. Ну, а если я вас попрошу позволить мне писать к вам, я надеюсь, вы не скажете, что я стремлюсь извлечь выгоду?
Турвель. Но…
Вальмон. Я также смею надеяться, что вы не оставите мои письма без ответа.
Турвель. Я не уверена, что замужняя женщина может позволить себе подобную переписку. Поймите, мной руководит не чувство ненависти или негодования, но…
Вальмон. Но что?
Турвель в замешательстве. И вновь, проявляя необыкновенную проворность, Вальмон проносится через всю гостиную, падает на одно колено и берет ее руку. Она пытается сопротивляться.
Турвель. Бога ради, месье, оставьте меня!
Вальмон. Я лишь хочу вам сказать то, что еще минуту назад казалось мне невозможным: прощайте.
Он целует ей руку. На короткое время она сдается, хотя на лице страдальческая гримаса, затем она возобновляет сопротивление, он тотчас выпускает ее руку, встает и отвешивает поклон.
Ждите моего письма.
Вальмон быстрым шагом скрывается в темноте, успевая обнаружить сдавленное рыдание. Турвель точно вросла в свой шезлонг. На лице ужас.
Спустя два дня. Ночь. Предместье Парижа. Спальня в доме Эмилии, куртизанки. Она лежит в объятиях Вальмона, зрачки поблескивают в пламени свечи. Вальмон о чем-то задумался. ЭМИЛИЯ пошевелилась, и он одаривает ее улыбкой.
Вальмон. А я всегда считал, что голландцы умеют держать выпивку.
Эмилия. Три бутылки бургундского и бутылка коньяка. Кого угодно свалит с ног.
Вальмон. Он столько выпил?
Эмилия. Ты сам ему наливал.
Вальмон. Я надеюсь, ты еще не успела по нем соскучиться.
Эмилия. Не говори глупости. Просто незачем было сваливать его, как куль, в карету.
Вальмон. Беднягу так развезло. Я подумал, что будет лучше, если мой кучер отвезет его домой.
Эмилия. Его дом здесь.
Вальмон. Да? А я думал, это твой дом.
Эмилия. Владелец он, а я так, сбоку припека. Он во Франции почти и не бывает, все время в разъездах. Бедный.
Насмешливо улыбается.
Вальмон. Надеюсь, мой кучер сообразил, в какую сторону.
Эмилия. По-моему, соображать ему вовсе необязательно: ты отлично знаешь дорогу и наверняка дал ему подробные указания.
Вальмон. Подробные указания?
Эмилия. Вот именно.
Пауза.
Вальмон. Эмилия, ты не находишь, что это верх неприличия — говорить о посторонним, лежа в постели со мной? Придется тебя наказать. Перевернись на живот.
Эмилия в некотором сомнении поднимает на него глаза, затем на губах появляется улыбка.
Эмилия. Ну, перевернулась.
Выполнив приказ, она выгибает назад голову в ожидании продолжения.
Вальмон. У тебя есть перо, чернила и бумага?
Эмилия озадачена и отвечает не сразу.
Эмилия. Есть. Там, в ящике бюро. Зачем тебе?
Вместо ответа Вальмон выбирается из постели, пересекает комнату, находит в бюро все необходимое и возвращается. Он осторожно устанавливает чернильницу с пером, откидывает простыню, расправляет лист бумаги на спине Эмилии, в ложбинке, пристраивается поудобнее и обмакивает перо в чернильницу.
Вальмон. Смотри, не двигайся.
Эмилия, хотя она все еще озадачена, безропотно подчиняется. Вальмон начинает писать.
«Моя дорогая мадам де Турвель… наконец-то я сижу… за письменным столом…»
Эмилия все поняла. Она с улыбкой приподнимается, чтобы встретиться с ним взглядом.
Я сказал: «не двигайся».
Продолжает.
«…ночь выдалась бурная, и мое возбуждение то сменяется упадком сил, то вспыхивает сильнее прежнего. Я склонился над этим посланием в позе, которая, может быть, впервые дает мне почувствовать, сколь безгранична власть любви. Я едва владею собой, мне трудно собраться с мыслями, и все же, несмотря на все муки, готов поклясться, что в эту минуту я гораздо счастливее вас. Надеюсь, вы тоже испытаете когда-нибудь это странное волнение, а пока, с вашего разрешения, я предприму необходимые шаги, чтобы как-то утихомирить захлестнувшую меня горячую волну».