Кэт Харвей? Да зачем же ему ее-то убивать? Она для него ничто, меньше, чем ничто.
— Верно, верно, Мелани. Тебе не надо будет больше бояться этой противной Фелиции. Никого. Не подняться ли нам наверх, дорогая, и не начать ли заниматься делом? Я бы хотел после этого еще успеть принять ванну, прежде чем отправиться обедать в «Лису и Корону», — ведь своих слуг я на сегодня отпустил. Знаешь ли, дорогая, ты причиняешь мне значительные неудобства. И я могу рассердиться на тебя.
Она летящими шагами пересекла комнату и вложила ему в руку кинжал. До него донесся аромат ее духов, и сладкий запах опиума, и тяжелый запах секса. Прошло всего лишь полчаса, а она опять опередила его.
Он опустил глаза на кинжал, машинально покачал его на ладони и улыбнулся:
— Откуда же у тебя взялся этот милый ножик, дорогая? — Его пальцы ласково гладили выгравированные на рукоятке инициалы «Л. К. Т.».
Мелани надулась:
— Я нашла его. В комнате Люсьена, наверно. У меня много его вещей. Мне нравится держать при себе то, что напоминает о нем.
— В комнате Люсьена? Когда? И вообще, скажи на милость, что ты там делала?
— Я не помню! — выпалила она, и ее голос поднялся до визга. — Какое это имеет значение?
Неужели ему всю жизнь суждено быть на втором месте после Люсьена Тремэйна?! Сначала для его отца, а теперь для этой смазливой белобрысой ведьмы? Он едва поборол в себе вспышку ревности. Гай приказал своему лицу изобразить полнейшее равнодушие.
— Ты права, моя крошка. Совершенно не имеет значения, где ты его взяла. Имеет значение, дорогая, то, что ты сделаешь им. Не пора ли нам начинать?
Мелани снова улыбнулась, на сей раз призывно.
— Но разве ты не хотел бы узнать, почему я хочу смерти Фелиции, дорогой? — спросила она, в то же время снимая через голову платье и оставаясь перед ним голой. На ней не было ничего, кроме белых чулок, подвязанных высоко на бедрах, нитки изумрудов на нежной шее и повязок на коленях. Что еще эта баба успела придумать?
— Только если ты считаешь это совершенно необходимым для твоего счастья, моя красавица, — смягчившись, отвечал он снова, в который уже раз восторгаясь совершенством ее тела.
Она рассмеялась, скомкала платье и швырнула к его башмакам. После всего, что она вытворяла над собой, что приходилось выносить этому телу, можно было ждать, что оно быстро постареет и не сможет уже с такой готовностью отзываться на ее желания.
Она направилась на второй этаж, поманив его за собой.
— Теперь это кажется таким давним, дорогой, — начала она свою историю тем ломким, тонким детским голоском, от которого ему становилось тошно. — Я была тогда в Бате, куда приехала в поисках какого-нибудь щедрого джентльмена, но вместо этого меня нашла Фелиция. Поначалу я даже не знала, что она такое — я была так молода, — хотя полагаю, что все общество про это знало. Никто не хотел с ней иметь дело, хотя она и была принята во всех домах. И она отказывалась принимать приглашения, если в них не включали меня. Она называла меня своей подопечной. Милая, деликатная Фелиция. Но с другой стороны, я иначе ни за что не смогла бы познакомиться с моим дорогим Люсьеном.
Гай в состоянии некоего транса наблюдал, как круглые ягодицы Мелани бесстыдно двигаются в обворожительном ритме, в то время как она впереди него поднимается по лестнице. Его мысли снова вернулись к сумке с «принадлежностями», которую она взяла с собой в комнату. Против его воли кровь горячо заструилась по его жилам, и он уже мысленно представлял себе, что предстанет перед его взором, когда он распахнет дверь в спальню, где предложил расположиться леди Саусклифф.
— Я уверен, что уже догадался. Она любила женщин, эта твоя Фелиция, не так ли?
Мелани задержалась на площадке лестницы и глянула на него через плечо. Он стоял на две ступеньки ниже.
— Да, дорогой, Фелиция любит женщин. Почти так же сильно, как ей нравится боль, и даже сильнее, чем ненавидит мужчин. — Она снова двинулась вперед и громко рассмеялась: — И в течение этого долгого, полного упоения и радости дня, дорогой Гай, ты и твоя Мелли успеют наделить Фелицию и тем, что она обожает, и тем что она ненавидит. Вместе мы заставим ее рыдать от счастья и визжать от ужаса. А потом…