Она задержалась опять, подставив свои затвердевшие розовые соски алчно припавшему к ним Гаю.
— …а потом, милейший Гай, ты сможешь положить конец всему, так что эта Фелиция больше никогда не посмеет причинить зло твоей Мелли.
Почти час прошел с той минуты, как Люсьен пришел в себя. Туго примотанный к ножкам массивной кровати, он снизу вверх робко посмотрел на Кэт, которая только что вошла в комнату и нерешительно остановилась в нескольких шагах от него.
— Добрый день, милая Кэтрин. Который час? Приятный денек, не так ли? Вы можете уже развязать меня.
— Только что пробило два, и благодарю вас покорно за столь милое предложение, Люсьен, — отвечала она, еле цедя слова, — но я не уверена, что даже теперь я могу вас развязать.
Люсьен попытался освободить руки, но веревка держала крепко. По крайней мере иногда Кэт умела повиноваться. Вчера ночью она повиновалась ему буквально — и связала чрезвычайно тщательно.
— Кэтрин, довольно об этом. Я прошу извинить меня за то, что напугал вас, что наговорил всяких непотребных вещей, даже несмотря на то, что вчера едва ли был способен соображать. Но ей слишком долго удавалось уходить от ответа. Прошло уже полдня. Мне давно пора разыскать Мойну. Я должен с ней поговорить.
Кэт ничего не ответила, но продолжала внимательно глядеть на него сверху вниз, словно изучая. Он почувствовал, что это становится смешно. Он понимал, что и в самом деле выглядит смешным, со стянутыми за спиной руками, распростертый на полу, словно глупая собачонка, которая все бегала и бегала кругами, пока ее же собственный поводок не примотал ее вплотную к ножкам хозяйского кресла.
— Дражайшая леди Кэтрин, — сказал он, надеясь раздразнить ее до того, что она пожелает от него избавиться, — у вас в спальне оказался связанный полуголый мужчина. А что, если к вам заглянет одна из горничных? Просто голова кругом! — Но она по-прежнему не сделала ни единого движения, чтобы развязать веревки, и его чувство юмора иссякло, он начал сердиться: — Кэтрин! Во имя всего святого — отпустите же меня!
— Люсьен, — наконец промолвила она, и серьезное выражение ее лица встревожило его не на шутку, — вчера, когда вы несли всякую чушь, вы упомянули Мойну. Вы сказали, что Мойна имеет какое-то отношение к тому, что творится с вами. Еще вы упомянули про Мелани и про зелье.
Ну какого черта она так подробно пересказывает ему то, что он и так отлично знает? Он был готов взорваться:
— Ну хорошо, спасибо вам, дорогая, за ваше невероятное милосердие и бесконечное терпение. Теперь-то вы развяжете меня? Или сделайте это сами, или попросите Гарта, чтобы и он смог насладиться нашим спектаклем. А впрочем, если уж на то пошло, почему бы вам не позвать заодно и всех слуг? Вы могли бы продавать им билеты и сделать на этом хороший бизнес — не часто можно увидеть такой фарс!
— Перестаньте! — Она угрожающе склонилась над ним с таким видом, будто вот-вот вцепится ему в уши. Совершенно очевидно было, что взорваться готов не он один. — Не делайте этого, Люсьен. Никогда впредь не позволяйте себе называть меня дорогая. Если вы рассчитываете таким образом унизить меня, так это бесполезно. Бесполезно! А теперь ведите себя смирно и слушайте, а не то я продержу вас здесь связанным, как рождественского гуся, до самых святок, пока не придет время украсить вашу голову ветками остролиста и всунуть вам в клюв печеное яблоко. Я постараюсь также вести себя смирно, Люсьен, у меня нет другого способа сообщить вам то, что вы должны узнать, так, чтобы вы не помчались по дому в припадке ярости. Мойна уже получила вполне достаточно — без вас.
— Я буду хорошим, миледи.
Ах, как он любил эту женщину! По-настоящему любил. Он никогда не любил Мелани так, как ее. Мелани он просто хотел. Теперь-то ему была ясна разница. Вчера он получил последний урок.
Люсьен постарался не обращать внимания на свою идиотскую позу и неловкость ситуации.
— Если вам нужно мое обещание, мое слово джентльмена не трогать Мойну — вы уже имеете его. Я готов склониться перед вашими желаниями и не посмею больше требовать развязать меня, — как можно более искренне сказал он. — Однако, — добавил он, ухмыляясь, — у меня начался ужасный зуд, моя решительная, сильная леди Кэтрин. И этот зуд все сильнее — вот тут, у меня на правом плече, и я буду весьма признателен вам, если вы меня почешете.
Она коротко рассмеялась, и он понял, что одержал победу. Ах, чем был бы наш мир без юмора?
— Вы просто невыносимы! — воскликнула она, грозя ему пальчиком с таким видом, будто он был противным, но все же очень любимым проказником, который только что «от нервов» обмочил ей ковер. Она встала на колени и потянулась к узлам у него за спиной, и чистый, свежий ее запах напомнил ему о собственном состоянии. Он как можно дальше отвернулся, чтобы утерпеть и не поцеловать ее, боясь испачкать ее после того, что произошло вчера.