И Паучий Огонь в треногах снова гневно воспылал, свидетельствуя.
— Хм…
Госпожа На-Гайна уже оправилась от шока и даже прикинула пути к спасению своего отпрыска. На всякий случай она возложила на плечо сына руку в отнюдь уже не ритуальном защитном жесте и вкрадчиво промолвила:
— Теперь, когда всё уже случилось, стоит ли Верховной Матроне оскорблять свой слух подробностями? Разве даже самый отменно воспитанный и почтительный мужчина может быть в ответе за то, что один лишь облик его порождает в самках низших рас разнузданные фантазии и дикие желания? Винить ли нам редчайший самоцвет лишь за то, что алчные воришки жаждут обладать им? Не лучше ли употребить все силы и особые таланты моей Семьи на то, чтобы пресечь эти поползновения и… — она демонстративно сделала паузу: — Навсегда отбить у иномирных женщин охоту писать письма? И вообще писать. И читать. На самом деле, не так уж сложно решить вопрос радикально… Читать и писать им станет просто нечем, — и добавила внушительно: — Клянусь Ллос.
— У меня были примерно те же самые мысли, но с Междумирьем у нас договор о ненападении и меморандум о взаимном признании. К сожалению, — вздохнула Верховная Матрона. — Я лишь хочу знать, что твой… сын, с его странными наклонностями, не совершил в отношении вышеупомянутой Лики Торцо действий, несовместимых с честью нашего Дома. Мне нужна клятва на Паучьем Огне.
Для настоящего преступника было проще взять на себя еще несколько позорных деяний и понести самое суровое наказание, чем солгать опустив руку в Паучий Огонь. Клеймо клятвопреступника не смывается ни смертью, ни кровью.
«И всё?» — читалось в рубиновых очах На-Гайны.
А вслух она выдохнула, не скрывая облегчения:
— Он поклянется. А с прочими проблемами… — Седьмая Дочь госпожи Аранэи многозначительно повела бровью: — Мы разберемся.
И в словах этих, как вкуснейшая бабочка в паучьем коконе, таилось обещание, не сулившее злорадным наглецам из дружественных Домов ничего хорошего. Соглашения соглашениями, меморандумы меморандумами… а старую добрую вендетту не сумели искоренить даже законы Серединной Империи, самые справедливые и продуманные в Мире и за его пределами.
И тогда госпожа Аранэя впервые напрямую обратилась к своему непутевому внуку:
— Сегодня тебе повезло, бесстыжее отродье, ты свободен. Иди, но помни, я буду за тобой следить.
«Все-таки Госпожа-Мать поразительно милосердна! — подумала На-Гайна, умело пряча недоумение, на сей раз совершенно искреннее: — Неужели бабушка тоже любит тебя, мой непутевый сын?»
Дзир.
Взметнулся и снова приник Паучий Огонь, принимая клятву, улеглись пляшущие тени, отколыхались гобелены, на прощанье вспыхнули и погасли в лиловой воронке телепорта рубиновые очи госпожи Аранэи. Верховная Матрона ушла по-темноэльфийски, не снизойдя до прощальных напутствий. На-Гайна выждала положенное время, убедилась, что огни в светильниках вновь горят спокойно и ровно, уверилась, что Госпожа-Мать и впрямь покинула резиденцию, а не притаилась где-то в тенях… И лишь когда стихли последние шорохи, Седьмая Дочь Дома Ушшос-Нах позволила себе долгий расслабленный вздох. И, не поднимаясь с пола, слабым жестом отослала дочерей:
— Прочь.
Какое-то время Дзир ошеломленно рассматривал собственную правую руку, только что побывавшую в Паучьем Огне. Серебристый ветвящийся след покрыл прихотливым узором пальцы и запястье. Через несколько дней рисунок исчезнет. Боль задержится еще на неделю, но о том, что сын Дома Ушшос-Нах прошел Испытание, будут знать все темные эльфы — и мужчины, и что самое главное — женщины. А значит, оно того стоило.
— Спасибо, мама, — сказал Дзир, галантно помогая ей подняться. — За то, что верила мне.
Госпожа На-Гайна как-то совсем не по-дровски, а очень даже по-домашнему, фыркнула. Словно визит Госпожи Дома ненадолго нарушил тысячелетнюю иерархию, обратив мать и сына из матроны и подчиненного в заговорщиков. Почти в равных.
— Бестолочь! Неужели ты хоть на миг усомнился, что твоя Семья тебя поддержит? Мне не в первый раз пришлось противостоять Верховной Матроне из-за твоих выходок, сын. И Ллос нашептывает мне, что и не в последний. Но! — она прищурилась. — Теперь я хочу знать всё, что случилось с тобой в Междумирье. И учти, тебе еще предстоит потрудиться, чтобы все исправить. О врагах здесь позаботимся мы с девочками, не вздумай вмешиваться. Это только тебе самому кажется, что ты умеешь интриговать, как взрослый.
Дзир вздохнул, покаянно (и в прямом и в переносном смысле) прижал уши и как на духу рассказал своей грозной, но любящей матери всё о том странном случае с прятками на чердаке у междумирской домохозяйки. Случае, о котором он вспоминал только когда случайно натыкался взглядом на новый шрам в своей коллекции — на бедре.
— Дурацкая история, — сокрушался дроу. — Вроде приличная женщина, розы разводит, замужем за супергероем. Этих людей фиг разберешь.
— Было бы из-за чего устраивать судилище! — прошипела На-Гайна. — Если бы каждого дроу, вдохновившего иномирянок на эротические фантазии и дурацкие письма, судили Верховным Судом, в Домах не осталось бы сыновей! А уж по сравнению с твоими брачными играми — вообще мелочь. Госпожа-Мать посещала нас не за этим, глупыш. Случай в Междумирье — всего лишь предлог. Верховная Матрона пожелала взглянуть на тебя… что ж, я польщена этим признанием. Но отныне госпожа Аранэя будет следить за тобой. И лучший способ защититься от ее внимания — отправиться подальше. Хм… значит, место атташе при посольстве в Междумирье теперь освободилось?.. — и мать, задумчиво потрепав непутевого сына по загривку, занялась любимым делом всех дроу — начала планировать многоходовочку.
Вузеллин при всей его тотальной безалаберности, если что-то кому-то обещал, то слово свое всегда держал. Вот и сейчас, когда, на радостях затисканный сестрами до полусмерти, Дзир сумел выбраться наружу, он обнаружил дремлющего на капоте «квэйка» верного соратника. Тот готов был хоть трое суток проторчать под забором поместья.
— Ну что? — шепотом спросил мигом проснувшийся Вуз, протягивая командиру ледяную банку «Черного Самайна». — Как всё прошло?
Капитан Ушшос-Нах бесшабашно подмигнул товарищу и улыбнулся самой ослепительной из всех своих улыбок. Той самой, от которой у женщин всех рас в груди сладко замирало сердце и подкашивались коленки.
— Жить буду, — сказал Дзир.
И выпил пива.