Ночь казалась нескончаемой. Потом вожделение переросло в гнев, и Чарли стало легче: «У Воргидина уже виски серебрятся, а он все туда же. Да она ему в дочери годится!». И Чарли вспомнил свою первую поездку на лыжный курорт. Публика там собралась разношерстная — молодежь и старики, богатые бездельники и пожелавшие развеяться труженики. Но курорт по самой сути своей был призван уравнять их всех — седеющие сутулые старперы и обрюзгшие сибариты не очень выпадали из общей картины: глаза у них прояснились, спина выпрямилась, тела омолодил загар. Люди не слонялись, а куда-то целеустремленно шли. А кто не двигался, тог наслаждался благодатной усталостью. Воргидин тоже олицетворял целеустремленность — причем не только осанкой и открытым взглядом чистых глаз, хотя все это, разумеется, присутствовало. Жажда деятельности — вот что пронизывало его до мозга костей, он буквально излучал ее. Утром второго дня, будучи в рубке наедине с Чарли, Воргидин шепнул ему на ухо: «Не хочешь ли ты переспать с Тамбой завтра?». Бэкс ахнул, словно ему за шиворот снегу насыпали. Потом покраснел и забормотал: «Если она… если только она сама…», — лихорадочно соображая, как спросить ее об этом. Оказалось, он волновался напрасно — увидев выражение его лица, Воргидин прокричал: «Он с радостью это сделает, голубушка!». Тамба просунула голову в дверь рубки я улыбнулась Бэксу. «Большое тебе спасибо», — сказала она. А когда после нескончаемой ночи наступил самый долгий день в его жизни, Тамба не стала томить Чарли ожиданием, пришла к нему через час после завтрака. Их мощной волной захлестнула нежность, не омраченная спешкой. После он посмотрел на Тамбу со столь откровенным изумлением, что она расхохоталась, залила его лицо сначала черными как смоль волосами, а потом поцелуями и снова разожгла в нем страсть: на этот раз Тамба была неистова и требовательна, пока он с криком не упал с вершины наслаждения прямо в пропасть самой сладостной дремы… Минут через двадцать он очнулся, глядя в бездонную синь ее глаз — они были так близко, что щекотали ресничками его веки. Потом он взял ее за ладони и заговорил, но вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он обернулся и увидел стоявшего у порога Воргидина. Тот шагнул к ним, обнял обоих за плечи. Слова оказались не нужны. В самом деле, что тут скажешь?
— Я долго расспрашивал Воргидина, — сказал Чарли Бэкс Архивариусу. — Никогда не доводилось мне встречать человека, более уверенного в себе и лучше знающего, чего он хочет, что любит и во что верит. Когда я заговорил о торговле, он первым делом спросил: «А зачем?». За всю мою сознательную жизнь этот вопрос не пришел мне в голову ни разу. Я только и делал, что пытался купить подешевле, продать подороже — как все. А Воргидин допытывался у меня: «Зачем это нужно?». Тогда я вспомнил о пригоршне самоцветов, ушедших в оплату какого-то ширпотреба; о чистом ниобии, проданном по цене марганца. Один перекупщик назвал бы Воргидина за это дураком, другой бы воспользовался его щедростью, чтобы обогатиться: как в старину европейцы за дешевые бусы выменивали у туземцев слоновую кость. Впрочем, случаи бескорыстной торговли известны — она ведется по этическим или религиозным соображениям. А может быть, просто-напросто сопланетники Воргидина богаты. Может быть, на Вексфельте всего навалом и единственная цель торговли его с другими планетами поглядеть, как сказал Воргидин, «что творится на свете, далеко ли шагнула наука»? Тогда я спросил у него об этом без обиняков.
Он взглянул на меня так, что мне показалось, будто я утонул в бездонных озерах голубых глаз Тамбы… — но гляди, дружище, не вздумал проболтаться об этом старику, — как будто хотел просветить меня рентгеном. И наконец ответил: «Да, мы, наверное, богаты. Нам не хватает совсем немногого». «И все же, — сказал я ему, — торговать нужно с выгодой.» Он усмехнулся и покачал головой: «Надо лишь окупать затраты, иначе игра потеряет смысл. Если же заняться тем, что ты именуешь настоящей торговлей, в конце концов получишь больше, чем имел изначально, а это несправедливо. И так же неестественно, как уменьшение энтропии во Вселенной. — Он помолчал, потом спросил: — До тебя не доходит?». Я признался, что не доходит и, видно, никогда не дойдет.