Работал он в кассе без перчаток, а поэтому тщательно вытер тряпочкой поверхности всех предметов, каких ему пришлось касаться, пока открывал сейф. Только после этого он надел перчатки, то есть поступил вроде бы наперекор здравому смыслу. Но смысл был. В перчатках его пальцы теряли чувствительность, необходимую для работы с замком сейфа. Он шел на умышленный риск, всегда сохранялась возможность где-то оставить "пальчики". Но, будучи по натуре педантом, он не делал этого и так тщательно заметал за собой следы, что в кассе не оставил даже запаха. Только убедившись, что ничего не забыто и не упущено, Агав счел возможным покинуть помещение кассы, закрыв ее дверь на все запоры. Со своей добычей он сел в машину к Лавру, молча показав ему большой палец. Все прошло как надо.
Выйдя из машины, Лавр дал членам своей группы последнее указание:
— Скажите сторожу, чтобы он еще поспал и не пыркался развязываться, если не хочет, чтобы мы ему, как курице, башку открутили. И сваливайте домой. Вечером все встречаемся у меня. Я же сейчас отвезу специалиста туда, где его взял.
По дороге на дачу Агав снял маску с лица и недовольно произнес::
— Что-то добыча оказалась маловатой.
— Какая есть.
— Когда разделим, то каждому из нас почти ничего не достанется.
— В любом случае ты свои тридцать процентов получишь.
— Это сколько же?
— Двадцать шесть семьсот.
— Я тебе пять лимонов должен. Лимон с хвостиком отвали в общак Костылю, а оставшиеся двадцать пристрой куда-нибудь понадежней до моего возвращения от "хозяина".
— Сделаю! — заверил его Лавр.
Уже на даче Лавр поинтересовался:
— Услугу друзьям Костыля будем делать?
— Будем, если тридцать процентов их добычи будет моей.
— Я им сказал о твоей таксе.
— Ну и как?
— Они согласны.
— Тогда я хоть завтра к их услугам. Только общение с ними я хотел бы осуществить через тебя. В моем положении сейчас светиться новым людям — себя не уважать.
— За мое беспокойство о тебе мне с них будет что-то причитаться?
— Больше свояков за твое беспокойство доить не будем. Я сам оплачу твои хлопоты.
— И во сколько ты их оцениваешь?
— Все будет зависеть от добычи.
Перед тем как уехать от Агава, Лавр предупредил его:
— Я по твою душу днем не приеду. Можешь отлучаться из дома куда хочешь, но чтобы вечером был на даче неотлучно.
— Договорились.
Глава 12. УЛЬЯНА
До восьмого класса Ульяна была в школе отличницей, занималась только учебой и на себя, как на личность, особого внимания не обращала. В пятнадцать лет она заметила, что юноши, да и взрослые мужчины, стали на нее смотреть совсем не как на ребенка, а иначе. Она порой чувствовала, что они пытаются раздеть ее глазами и съесть. Такой их нездоровый интерес заставил и Ульяну другими глазами посмотреть на себя. Однажды, раздевшись, она предстала перед огромным зеркалом стенного шкафа и стала рассматривать себя. В высокой стройной девушке, с вполне созревшими формами, симпатичной шатенке с водопадом длинных прямых волос, не знавших завивки и химии, она с трудом узнала себя.
После целого часа изучения своего лица, фигуры она пришла к твердому выводу: с такими внешними данными она не пропадет. А если так, то зачем забивать голову разными науками? Можно расслабиться и не мучить себя зубрежкой. Как результат, у нее в дневнике стали появляться четверки, а иногда и тройки. Ниже этого уровня она в учебе все же не опустилась.
Труд родителей, работавших в УМСе строителями, и их заработная плата не давали им возможности одевать дочь по последней моде, тогда как той хотелось одеваться именно так. Желание Ульяны обновить свой гардероб не подкреплялось действительностью, что делало ее раздражительной и вспыльчивой. На циничные и грубые намеки нахалов, предлагавших ей свою любовь за плату, она первое время тоже отвечала грубо и дерзко, отказываясь от таких "сделок".
Ее родители, занятые работой, домашними заботами, в это время мало уделяли внимания дочери, забыв о том, что в переломный период, в период становления ее как личности, они обязаны уделять ей времени и внимания больше, чем раньше в детстве. А Ульяна тем временем, отказываясь от "дружбы" с нахалами, все же незаметно, исподволь стала задумываться над тем, какую пользу она сможет извлечь, если вдруг уступит нахалам в их домогательствах.