— На такой вопрос нам ответа не найти, — недовольно поморщился Костыль.
— Ты думаешь?
— На волю дать сигнал о Стрелке могли как зеки, так и любой мент из администрации. В переговорном пункте висит телефон, пользуйся — не хочу.
— Да и на свиданке с родственниками можно такой сигнал передать, — подсказал Сибиряк.
— Вот именно!
— Искать сигнальщика бесполезно.
— А мы и не будем его искать. Просто ты сейчас убедился, что в своей хате мы не все видим и не все можем контролировать.
— Я к тебе как раз пришел посоветоваться относительно одного сомнительного субъекта, который, как мне кажется, сигналит на нас ментам. Где-то полтора месяца тому назад он прибыл к нам в кичу этапом из “академии".
— Кто такой?
— Я его не знаю. Знаю, что он тяжеловес, но ведет себя как хулиган. Его кликуха Гека.
Услышав кличку зека, Костыль улыбнулся.
— Это человек Жука. Он себя так ведет согласно разработанной нами легенде.
— Ну и как, кто-нибудь клюнул на него?
— Ты будешь вторым, но первый улов оказался для нас нужнее.
— И кто им оказался?
— Окунь!
— Вот уж не думал, что он затачкованный, — с сожалением произнес Сибиряк,
— Я тоже не думал, что он может оказаться паскудой.
Постепенно интерес к беседе у них иссяк, после чего они расстались. Сибиряк ушел к себе, а Костыль, лежа на кровати, вновь погрузился в свои размышления.
Глава 17. КОГДА НЕЛЬЗЯ, НО ОЧЕНЬ НУЖНО…
На семьдесят восьмом году жизни, после непродолжительной болезни умер Шумнов Роман Константинович, отец Костыля. С трагическим известием в колонию к Костылю приехал его брат Ермолай. Вместе с ним приехал начальник местного отдела милиции подполковник Снежинский Леонид Андреевич. Они приехали просить начальника колонии Ломоногова, чтобы тот отпустил Костыля на похороны отца.
Ломоногов не имел на это никаких законных оснований, так как Костыль из десяти лет отбыл в колонии всего два года. Сама процедура оформления зека в отпуск, получение санкции прокурора на данное действие требовали хлопот на несколько дней. Отпуск Костылю не был положен и обращаться с ходатайством по этому поводу к вышестоящему начальству было пустой тратой времени. Никто из них не взял бы на себя ответственность отпустить Костыля на похороны, тем более, что речь шла о воре в законе.
Но Ломоногов понимал, что если он не сделает этого, то сильно подорвет к себе уважение Костыля, а возможно получит в его лице опасного противника, такого, каким тот был в первые месяцы своего пребывания в колонии. Если же незаконным путем он все же отпустит Костыля в отпуск, то сильно рискует своим служебным положением и дальнейшим продвижением по службе.
Снежинский приехал к Ломоногову со своей протекцией за Костыля, гарантируя отсутствие для Начальника колонии какого-либо риска за допущенное им злоупотребление служебным положением. После того, как Снежинский "уломал" Ломоногова, последний пригласил к себе в кабинет Костыля;
— По поводу смерти твоего отца, Григорий Романович, я тебе сочувствую и соболезную. Без моего пояснения ты отлично знаешь и понимаешь, что я не имею права отпускать тебя на похороны. Но Леонид Андреевич и твой старший брат ручаются, что если я тебя отпущу, то никаких эксцессов и противоправных действий ты не допустишь.
— Леонид Андреевич хорошо меня знает, потому и ручается.
— А ты даешь такое обещание?
— Я своих поручителей никогда не подвожу. И то, что вы собираетесь мне поверить, я тоже постараюсь не забыть.
Костыль побывал на похоронах своего отца без конвоя и видимого сопровождения оперативных работников, хотя двое из них в гражданской одежде там присутствовали, Одним из них был начальник уголовного розыска майор Павловский, чье присутствие на похоронах было вызвано не праздным любопытством, а служебной необходимостью. Костыль являлся признанным авторитетом преступного мира и выразить ему соболезнование съехалось немало козырных воров, в том числе Лавр и Леван. Павловскому и его сотруднику оставалось только все видеть и запоминать.
Возвратившись в колонию после похорон отца, Костыль стал более доступным в общении с Ломоноговым. Меньше шел на обострение, что немедленно сказалось на дисциплине в колонии. В ней стало меньше "шалостей", совершаемых зеками, да и Ломоногову стало лете договариваться с Костылем по поводу того или иного инцидента, которые в колонии не являются редкостью.
Безусловно, зеки не прекратили своих противоправных действий, но они как основная масса айсберга, словно ушли под воду, стали невидимыми. Преступлений в колонии совершалось меньше, хотя от этого они не перестали быть опасными и вредными.