— Я только освободился из колонии. Сидел там с вашим сыном Иваном. Он мне говорил, что писал вам обо мне и вы ему дали согласие на то, что когда я освобожусь, то приютите меня на первое время.
— Как твоя фамилия? — помня такую переписку с сыном, уже с более мягкой ноткой в голосе поинтересовалась женщина.
— Климов Евгений Борисович, — на всякий случай сообщил ей еще свое имя и отчество гость.
— Заходи! — широко открывая перед Климовым дверь, разрешила она.
Когда Климов зашел в прихожую, то Ломакина, участливо посмотрев на него, вновь поинтересовалась:
— Так как ты сказал тебя звать?
— Евгений Борисович, а если проще, то зовите меня Женей.
Климов оказался высоким крупнокостным крепышом с накачанными мышцами груди и рук, с короткой стрижкой русых волос. Ему было лет двадцать семь. На нем были коричневые в мелкий рубчик вельветовые брюки, белый батник с вертикальными синими полосами, на ногах "красовались" не первой молодости коричневые босоножки. В руках Климов держал приличных размеров темно-синюю адидасовскую сумку на молнии, которая только наполовину была чем-то заполнена.
— Меня звать Валентиной Ильиничной. Оставляй, Женя, сумку в прихожей и проходи в зал, — предложила хозяйка гостю.
Усадив Климова за столом, она сама присела напротив него.
— Ваня через тебя письмо мне не передавал?
— А как же, конечно, передавал, — подхватываясь со стула, как бы только вспомнив о письме, ответил ей Климов. Сходив в прихожую и достав из сумки лист бумаги, он отдал его Валентине Ильиничне и вновь присел на стул,
Ломакина, надев очки, углубилась в чтение письма: "Мама, письмо тебе передаст Женька Климов, о котором я уже писал. Мы с ним вместе два года тянули срок. Пока не найдет он себе крыши, пускай поживет у тебя. Он тебя долго не будет обременять, поживет где-то с месяц и уйдет. Я жив, здоров, твою последнюю посылку получил аж в марте. Не забывай меня, мамуля. Целую и прощаюсь. Подробности о моей жизни спроси у Женьки Клима".
Прочитав письмо и последний раз бросив взгляд на знакомый почерк сына, Валентина Ильинична поинтересовалась у гостя:
— Вот ты поживешь у меня один месяц, а потом куда пойдешь и где будешь жить?
Пожав плечами, Евгений ответил:
— Не знаю, но за месяц думаю решить свою проблему.
— А как?
— Месяца мне за глаза хватит, чтобы найти работу, подругу с жильем. К ней я и мотану от вас.
— А жить как этот месяц будешь?
— Я в нахлебниках у вас не буду, За квартиру и питание заплачу вперед, — положив на стол две банкноты по пятьдесят тысяч рублей, сообщил он.
Взяв только одну купюру, Валентина Ильинична сказала:
— Хватит и половины.
— Нет, нет, Валентина Ильинична, пускай будет по-моему. Все равно у меня деньги в карманах не задерживаются. Пропью, а потом еще где-нибудь набедокурю. Так что уж выручайте меня от них.
Не нуждаясь в дальнейших уговорах, Ломакина молча положила деньги себе в карман. Глядя на руки Климова, кожа которых была синей от татуировок, она благоразумно решила перевести разговор на другую тему:
— Я смотрю, Женя, у тебя все руки синие от наколок. Так же, как и у моего дурака.
— Традиция, Валентина Ильинична. От нее никуда не денешься, — как бы с сожалением, разведя руками, сокрушенно поведал он.
Сходив в кухню, Ломакина сказала:
— Иди, Женя, мой руки в ванной. Сейчас будем ужинать с тобой.
— От такого мероприятия не откажусь, — поднимаясь со стула и потирая руки, довольно сказал Климов. — Валентина Ильинична, как вы смотрите на то, чтобы за ужином нам пропустить по грамульке спиртного за мое освобождение и за знакомство с вами?
— Ну что ж, по такому случаю грех не выпить.
С удовольствием расправляясь на кухне с борщом, благоухающим разными специями, от которых у него во рту горело, Евгений не спеша делился с Валентиной Ильиничной своими невеселыми, но интересующими ее новостями.
Получив от Евгения ответы на все свои вопросы, касающиеся сына, она стала интересоваться личностью самого квартиранта:
— Сколько лет ты, Женя, сам-то просидел в колонии?
Климов молча продемонстрировал перед ее глазами ладонь с растопыренными в стороны пальцами.
— Пять лет? — удивленно спросила она.
— Да! — скучно, как о набившей оскомину кислой ягоде, ответил он.
— И за что тебе намотали такой срок?
— Не хотел идти служить в армию, пытался дать военкому взятку, а он меня за это упрятал в тюрьму.