Кирилл старался исправно запрашивать его консультации, не менее исправно таская конвертики с гонораром, чтобы хоть как-то помочь бывшему коллеге.
Следующим был человек иного сорта.
Некий Максим Сидорчук, выросший в некислого специалиста на тучной ниве черной археологии. Он был породистый «копарь» первой волны конца восьмидесятых – начала девяностых годов. Занимался, как водится, подъемом и реставрацией «эха войны» в виде автоматов, винтовок и прочего инвентаря.
Постепенно все хрестоматийные делянки вроде Невского пятачка и Синявинских болот были раскопаны, и, чтобы заниматься любимым ремеслом с прежней эффективностью, надо было знать архивы, места боев и номера дивизий чуть не наизусть.
В результате слесарь Сидорчук так вызубрил тему, что его голова превратилась в натуральный склад знаний по любым вопросам, связанным со Второй мировой.
Антиквар не без оснований полагал, что Макс, помнивший любые мелочи о вермахте, знает и подробности бельгийского театра военных действий, где нацисты изрядно покуролесили, обходя стороной линию Мажино.
Так и оказалось.
– Сен-Клер? – переспросил Сидорчук, чудовищно грассируя.
Эту особенность речи он привез со срочной службы в Таджикистане вместе с контузией. Любое «р» звучало в его исполнении совершенно по-одесситски, отчего люди незнакомые искренне полагали его евреем, что подтверждала Максова анекдотическая жадность.
– Уаза – это в Бельгии?
– Конкретно нужный участок – в Бельгии. Графство Геннегау. Практически на границе Франции. Префектура Шиме, если это о чем-нибудь говорит.
– О чем-нибудь говорит. Сен-Клер – хренер! Никакого Сен-Клера нету. Точно говорю, – отрезал Макс и, почуяв разочарованные расспросы, добавил: – На том участке наступала группа фон Клейста. XXIII корпус, 56-я пехотная дивизия, если быть точным. Я залез в один английский архив, там сохранились любопытные доклады из этой дивизии. Якобы у них там рота за ротой пропал целый батальон! Высылают разведку – разведка не возвращается. Фронт наступает, ждать некогда, за такие дела могли и голову снять – пошли вперед, вышли на оперативный рубеж, а от батальона осталась тыловая рота со всякими кухнями, и все. Куда делись остальные – до сих пор никто не знает. Если интересно, могу выслать сканы документов. Ты ж на фашистском языке читаешь?
– Читаю. Высылай, – коротко ответил Ровный.
– Ну и хорошо. С тебя причитается.
– А что за архив? – спросил антиквар.
– Все тебе расскажи. Частный архив. Короче, с тебя полста евро за беспокойство. Замечания, предложения?
– Заметано.
Макс, если бы не его бескорыстная любовь с деньгам, – тоже хороший человек. Нужна информация? Плати денюжку и пользуйся. Сидорчук не считал нужным выспрашивать, для чего, из-за чего и почему возник тот или иной вопрос. Зато отвечал быстро и без запинки.
Голова болела свинцово.
К вечеру сделалось только хуже.
Ровный заглотил на обед сразу две таблетки кетанова, понимая, что с такой башкой понятие «аппетит» превращается в философскую абстракцию.
Немного покорпев над переводом, он позвонил Петухову.
Уточнили завтрашние планы, потом Петухов долго ругался, как ему досталось за поздний звонок от жены, на что Ровный подначил того, что досталось вовсе не за звонок, а за то, что жена спалила порнуху на компьютере, а бывший сержант послал приятеля на хер.
Словом, нормальная такая беседа.
– Слушай, Артем, у тебя сколько дней лежали те бумажки?
– Которые теперь у тебя?
– Они самые.
– А что?
– Просто спрашиваю! Сколько?
– Да ни сколько. Я их забрал у торчикозника и сразу тебе, того, отдал. Так в чем дело, Кира?
– Хотел тебя спросить… – Ровный замялся, не зная, как бы половчее сформулировать свои смутные страхи, не страхи даже – сомнения.
Потому что все его дикое ночное приключение казалось теперь дурным сном.
– Ну? – подбодрил Петухов.
– В общем, Тема, с тобой не случалось ничего странного с тех пор, как ты взялся работать с нашими документами? Вот честно?
– Честно?
– Да.
– Лечиться тебе надо, если честно. И завязывать бухать на ночь.
– Интересно, почему ты вспомнил про ночь?
– Да потому что ты, как обычно, поди, натрескался «конины», а потом кошмарики ловил по всей квартире!
– Артем, – настойчиво повторил Ровный, – почему ты заговорил про ночь?
– Да пошел ты! – универсально свернул разговор Петухов.