— Например, что? — Пайпер так же, как и Прю, хотелось, чтобы гипотеза сестры оказалась верна, но ей нужны были другие доказательства, более веские, чем дымчатое пятнышко на фотографии, которое вполне могло оказаться дефектом пленки.
— Не знаю, — пожала плечами Прю.
— А профессор Рубин не сказал ничего такого, что могло бы нам помочь? — спросила ее Фиби. — Я имею в виду, если уж у нас все равно нет других предположений, давайте будем считать, что это Атулак, хорошо?
— Как скажете. — Пайпер скрестила руки на груди и демонстративно закинула ногу на ногу. Так было всегда: когда у нее появлялись какие-нибудь возражения, Прю с Фиби, объединившись против нее, находили совершенно неоспоримый аргумент. Теперь же Пайпер не стала спорить потому, что в глубине души хотела верить в их правоту. — Но это еще нужно доказать.
— Хорошо. — Фиби в волнении наклонилась вперед. Горящий взгляд и приглушенный голос означали степень крайнего возбуждения. — Прю, что именно произошло в библиотеке Тремэйна? Он или ты должны были сделать что-то, из-за чего заклинание утратило свою силу.
— Так, сейчас вспомню… — Прю взяла с тарелки хлебец и принялась жевать. — Рубин сказал, что ведьма, заточив дух Атулака в камень, закопала его в землю… — Прю помолчала, пытаясь в точности воспроизвести слова профессора. — Чтобы его не мог освободить человек, который может принести много горя и несчастий.
Пайпер слегка поморщилась.
— И что же сделал Тремэйн? Помолился о конце света?
— Нет, он пожелал, чтобы его соперником на выборах оказался кто угодно, только не Ноэл Джефферсон. — Прю побарабанила пальцем по первой из четырех фотографий. — Это я сняла как раз в тот момент. На снимках, сделанных до того, как он произнес эти слова, нет ни одного дефекта.
— Потрясающе! — Сияя, Фиби хлопнула ладонями по столу.
Гордая улыбка исчезла с лица Прю, едва она заметила выражение лица Пайпер, далекое от их с Фиби бурной радости.
— Что? — запальчиво бросила Прю. — Разве все это не самое логичное объяснение тому, что происходит с Фиби?
— Да, если не принимать во внимание тот факт, что наш дар может развиваться и без внешнего вмешательства, — скептически хмыкнула Пайпер.
— А как же струя холодного воздуха? — сверкнула глазами Фиби. — Как объяснить это, а, Пайпер?
— Да, прикосновение которой мы ощущали в разное время? — с чувством вторила ей Прю.
— Три раза, и при разных обстоятельствах. — Фиби воинственно вздернула подбородок отстаивать свою правоту.
Но Пайпер неожиданно промолчала, словно что-то припоминая, и вдруг хлопнула себя ладонью по лбу:
— Не три — четыре раза! То же самое я почувствовала тогда, в парке!
— Когда взбесился пони? — переспросила Прю.
— О боже. — Фиби на секунду прикрыла глаза. — Пони взбесился после того, как девочка пожелала, чтобы у нее был пони.
— Похоже, Атулак постарался, — заметила Прю.
— Страшно подумать, что могло случиться, если бы мы не вмешались, — сказала Фиби тихо.
— Отсюда вопрос… — Пайпер сделала паузу, поймав на себе выжидающий взгляд сестер. — Что Атулак делал в парке? И в нашей гостиной?
— И кто меня тогда только за язык тянул, — пробормотала Фиби.
Прю замялась:
— Это, наверное, моя вина. Я… ну… своей силой остановила камень, когда он стал падать, чтобы не разбилась стеклянная полка: Тремэйн поставил его в шкаф на круглую верхнюю часть.
Пайпер быстро связала в уме все ниточки:
— Атулак увидел тебя, и, поскольку три тысячи лет назад его упрятала в камень ведьма, он решил проследить за тобой, чтобы такого не случилось вновь.
— Мне кажется, все к тому идет. — Прю открыла холодильник и достала пакет с апельсиновым соком. — Хотя лично я пока плохо представляю, с чего начинать и вообще как с ним бороться.
— Я тоже. — Фиби почесала в затылке. — Я хочу сказать, Тремэйн не пожелал ничего, что могло бы вызвать глобальную катастрофу.
Пайпер тоже не все понимала, тем не менее факт был налицо.
— Зато это могло грозить крупными неприятностями Ноэлу Джефферсону.
Атулак, следуя за машиной, в которой ехали ведьмы, вымещал свою злобу на всех смертных, попадавшихся ему на пути. Сгусток ветра, стремительно петляющего в городских лабиринтах над самой землей, он обжигал ледяным холодом обнаженную плоть, вырывал сумки из рук. Смятые цветы, сорванные вывески, перевернутые столики в кафе — в бессильной ярости он крушил и сметал все, что можно было сдвинуть с места.
Он не испытывал наслаждения при виде рождаемой им паники и в сердцах проклинал этот древний людской род, поколения которого хранили память о его постыдном поражении.