Отсюда, с Ладловской вышки, хорошо видны были высокие белые зубчатые стены, башни и бастионы осажденного города.
Осажденного?.. Трудно сказать, кто больше похож на осажденных: повстанцы в крепости или королевские войска, засевшие за холмами.
Каждый день их тревожат то с правого, то с левого фланга, режут коммуникации, не дают подвезти продовольствие, боевые припасы. По ночам сипаи выкатывают из ворот крепости легкие пушки, подтягивают их почти к самому Хребту и обстреливают лагерь. Чуть ли не каждую ночь приходится перетаскивать на новое место палатку самого командующего, повстанцы очень метко стреляют. Генерал уже заболел от трудов и огорчений, он не знает, у кого просить помощи: связь с Калькуттой прервана, генерал Кольвин в соседней Агре блокирован мятежными войсками, единственная дорога, связывающая их с Пенджабом, – Курнаульское шоссе – всё время под угрозой. Каждую ночь на шоссе засады; только покажется британский конный пикет, его тут же на месте уложат засевшие по бокам дороги крестьяне. Ни в самом лагере, ни на шоссе нет покоя ни днем, ни ночью. Куда ни ступишь в этой стране, – земля горит под ногами. А тут еще малярия, холера, солнечные удары… Проклятое пекло!..
Но сегодня – большой день. Сегодня из Пенджаба наконец прибывает подкрепление – настоящие войска – старый британский королевский корпус «Белые Рубашки».
Знаменитый корпус! Полвека назад, еще при лорде Лэйке, «Белые Рубашки» брали приступом эту самую крепость Дели. Ни один королевский полк индийской службы не сравнится с «Белыми Рубашками» храбростью в бою, выносливостью, привычкой к тропическому солнцу.
«Старые Белые Грязные Рубашки лорда Лэйка», – называют их в Пенджабе за светлосерые дымчатые мундиры, на которых точно осела пыль тропиков за столетие.
С небольшим запасом довольствия в ранцах, с шестьюдесятью патронами в сумке у каждого, они проделали двести миль за девяносто часов, под июльским солнцем, и к полудню вышли на Курнаульское шоссе, в нескольких милях от лагеря.
Только сейчас прискакал верховой: «Белые Рубашки» очень бодры, поют свою отчаянную песню – «Джонни, мой мальчик», – и меньше чем через час будут в лагере.
Гаррис ждал их прибытия, стоя на вышке в центре Хребта. Снизу к нему поднялся лейтенант Франк. Они видели какое-то движение на ближайшем участке городской стены, недалеко от Морийского бастиона.
Значит, повстанцы уже проведали о приближении «Рубашек»?
– Не туда смотрите, полковник! – Франк указывал правее, в сторону Кабульских ворот.
Ворота были открыты настежь. Большой отряд сипаев выходил из крепости с барабанным боем, как на параде.
– И пушки тащат за собой! Глядите!
Сипаи выкатывали из ворот легкие полевые пушки. Горожане суетились вокруг, помогали солдатам.
Облачко пыли поднялось далеко на Курнаульской дороге. Это шли «Рубашки».
– Внимание, Франк!..
Частая ружейная пальба неожиданно донеслась откуда-то слева. Навесы давно опустевшего загородного Птичьего Рынка у самого шоссе вдруг ощетинились ружьями.
– Повстанцы!
– Как они забрались туда?
– Должно быть, вышли из крепости еще с вечера и залегли.
– И с другой, с другой стороны! Глядите!
Красные куртки туземных солдат, точно из земли возникнув, выросли вдруг вдоль сухого ложа канала и вперебежку понеслись к шоссе.
– Франк, это наш взбунтовавшийся Девятый!
– Да, аллигурцы!.. Они, они!..
… Джонни, мой мальчик, не езди в Индию.
Индия слишком от нас далеко!..
донеслось с шоссе. Это шли «Рубашки». Аллигурцы, забегая с канала, отрезали им путь.
Пушечные ядра взметнули землю на шоссе, по ходу «Рубашек», и дальше за поворотом дороги. Песня оборвалась. Защелкали ружейные выстрелы.
Далеко позади «Рубашек» по шоссе подтягивался большой обоз из Пенджаба, с мукой, сахаром, лекарствами, вином, патронами, одеждой.
– По обозу бьют!..
– Знают тактику, подлецы!..
Сипаи уже добежали до шоссе. «Дэ-эн! Дэ-эн!»—разнесся боевой клич индусов. Рукопашная пошла прямо на дороге. Пушки замолчали.
– Ого, как дерутся! – сквозь зубы заметил Франк.
«Мои всегда были отчаянные храбрецы!» – чуть не сказал Гаррис, но спохватился.
– Разбойники! – сердито выговорил он.
– А там?.. Святой Патрик, что же там такое?
За холмом, справа от шоссе, – большое облако пыли. Кто это скачет наперерез? С гиканьем, с обнаженными шашками? Наискосок через равнину, всей лавиной обрушиваясь на шоссе, скакали конные совары.
У Гарриса перехватило дыхание.
«Сейчас отрежут дорогу в лагерь!..»
На шоссе началась такая свалка, что трудно уже было что-либо разобрать. Гаррис видел только, как смешались светло-серые мундиры королевских солдат с красными куртками пеших сипаев. А совары с гиканьем шли наискосок, отрезая «Рубашкам» путь к мосту через Нуджуфгурский канал.
Гаррис сбежал с каменных ступенек башни.
– За мною, Франк! – крикнул Гаррис, забывая о том, что лейтенант пеший. Он вскочил в седло и дал шпоры своему коню.
«Рубашек» теснили, сгоняли с мощеного шоссе на изрытую трещинами сухую равнину.
Гаррис скакал к шоссе, напрямик через россыпь камней, через заросли колючей травы.
Главное, чтобы «Рубашки» успели вовремя прорваться к мосту через канал. Тогда они еще смогут укрыться в лагере за Хребтом.
«А, черт, повстанцы отрезают обоз!..»
Всё смешалось на шоссе. «Белые Рубашки», прыгая через опрокинутые повозки, спасались кто куда мог, – к каналу, в ров, в густой кустарник. Упряжные волы мычали и рвались под обстрелом, натягивали постромки, опрокидывали обозные фуры. Раненный снарядом слон, яростно трубя, всей громадой туловища обрушивался на землю, подминая людей, животных. Не поспевая к мосту, «Рубашки» кидались в воду, тонули, бросали оружие, коней.
«Белые Рубашки» бегут!.. Гордость Верхней Индии, старый королевский корпус… Бегут, бросая оружие, обоз, полковое имущество… Боевое снаряжение, походные койки, лекарства, ром, рис, – всё, что прислали из Пенджаба… Позор!..
Гаррис ощутил теплую струйку крови у себя над ухом. Когда это его задело? Он и не заметил.
Верблюды, роняя тяжелые вьюки, разбегались по равнине, офицеры скакали через брошенное поле, спасаясь к лагерю, к британским палаткам за холмами.
Вот и лагерь. В большой палатке походного госпиталя суета, стоны. Койки все заняты, раненых кладут уже на землю. В двойных индийских креслах-носилках приносят новых.
Вот с одиночных носилок, из-под красных занавесок, бессильно свисает чья-то рука. Кто ранен? Полковник Честер, тяжело.
Доктор Бэтсон бледен от переутомления, капли пота блестят у него на лбу.
Раненые лежат на полу, дожидаются очереди. Санитар-индус прошел с грудой корпии в большой чашке. Доктор кивнул санитару: полковника на стол. Честер без сознания, он ранен в голову. Гаррис смотрит не на полковника, а на лицо Бэтсона. Доктор осмотрел рану, выпрямился, молчит. «Будет жив?» – одними глазами спрашивает Гаррис. Отрицательный кивок: «Безнадежен!»
Какой тяжелый день: шесть офицеров ранены, два из них тяжело, и вот – сам полковник. А сколько солдат!..
Полчаса спустя конные совары уже скакали обратно – броском через лагерь, с бешеной смелостью разметав палатки, рубя направо и налево. Они пронеслись через восточный угол лагеря, оставляя за собой смятение, испуг, перемахнули через сухое ложе старого канала и подскакали к стенам крепости. Ворота настежь раскрылись перед ними, горожане ликующими криками приветствовали их.
До позднего вечера шумел народ в крепости, празднуя победу. «Джонни, мой мальчик, не езди в Индию», – плясали мальчишки на городской стене.