– Вы так великодушны, – сказала Пруденс, отпуская ее руку. – Я вернусь следующей почтовой каретой.
– Ты этого не сделаешь! – возразил викарий. – Корделия, нет причин отсылать ее. Пусть она обещает соблюдать твои проклятые требо-вания….
Корделия бросила на него возмущенный взгляд, и он умолк. Возможно, он прав и ничего страшного не случится, если позволить Пруденс остаться, но Корделия просто не могла сейчас видеть эту женщину.
– Пруденс возвращается, – твердо сказала она.
– Но тебе необходима компаньонка! – заявил викарий. – Если она вернется в Белхам, мы вернемся с ней. И это положит конец планам, придуманным тобой и… этим господином. – Слово «господин» он произнес с нескрываемым презрением и кивнул головой в сторону стоявшего молча герцога.
– Ты можешь возвращаться в Белхам, отец, если пожелаешь, – отрешенно сказала Корделия. – Но я с тобой не поеду.
Пораженный викарий отступил на шаг.
Корделия собрала всю свою смелость и продолжала:
– Я поеду в Лондон. С тобой или без тебя, но я встречусь с лордом Кентом… и с господином Генделем. С тобой или без тебя, но я постараюсь помочь брату его светлости. Без тебя будет труднее, но мне все равно.
– Почтовая карета в Белхам отправляется через несколько часов, – сдержанно сообщил Себастьян.
– Вам это по нраву, не так ли, ваша светлость? – презрительно фыркнул викарий. – Вам хотелось бы, чтобы я просто покинул место действия. Тогда вы могли бы беспрепятственно соблазнять мою дочь!
– Отец! – в ужасе вскричала Корделия.
Но его было не удержать.
– Уж не подстроили ли вы все это, лорд Веверли? Может, вы заметили, как Пруденс передавала мне вчера бутылку, и рассказали об этом Корделии?
Корделия готова была метать гром и молнии, но герцог крепко сжал ее руку.
– Неужто вы не имеете никакого сострадания к своей дочери? – Голос его звенел от негодования. – Три года вы позорили ее перед соседями, наговаривали на нее слугам, а теперь надеетесь выйти сухим из воды, обвиняя меня и оскорбляя ее? Что же вы за отец?
Викарий опешил. Он весь съежился и покачал головой.
– Все было совсем не так.
– И как же все было на самом деле? – не сдержалась Корделия. – Что я такого сделала, что ты научил слуг меня ненавидеть?
Он смотрел на нее взглядом затравленного зверя.
– Ты забрала мою свободу. Я имел право пить, когда пожелаю, но ты заставляла меня хитрить и изворачиваться. Ты заперла погреб, ограничивала меня в вине… – Он помолчал, а потом добавил: – Ничего удивительного, что мне приходилось лгать, чтобы получить то, что было мне необходимо. А нужно-то мне было лишь немного вина. Разве это преступление?
Раньше он умел найти ее сочувствие, но на сей раз это ему не удалось. Она вспомнила те ночи, когда он напивался, а она должна была наутро выхаживать его. Вспомнила часы, которые она просиживала над счетами, размышляя о том, что им делать, если отец потеряет место.
Она могла испытывать только горечь, горечь и разочарование. Отец ее оказался совсем не тем человеком, нежели она себе представляла. Он просто пьяница, эгоистичный и жестокий, страсть к вину застила ему глаза, даже дочери своей он не знает, видит в ней лишь надзирателя.
– Я поняла, что допустила непоправимую ошибку, отец, – прошептала она. Пруденс в изумлении уставилась на нее. Корделия понимала, что и герцог поражен, но ей было все равно. – Я не должна была удерживать тебя от пьянства. Ты хочешь выпить вина? – Голос ее был тверд. – Отлично. Пей, если хочешь. Напивайся до беспамятства.
Она отшвырнула ногой валявшуюся на полу бутылку.
– Пей вино и бренди. Пей сколько влезет. Купайся в вине. Доставляй себе удовольствие. – Она подобрала юбки. – Но я не буду больше писать за тебя проповеди, не буду убирать твою блевотину и никогда, никогда не буду извиняться за тебя перед прихожанами! – Взгляд ее был гневен. – Можешь приглашать их в свой дом на службу во имя Бахуса! – Она развернулась и тихо добавила: – Меня там не будет.
И пошла прочь.
– Куда ты, детка? – крикнул ей вслед отец.
Не говоря ни слова, она направилась к двери.
– Подожди! – закричал он.
– Не думаю, что она захочет сейчас вас видеть, сэр, – сказал герцог. – Помогите Пруденс собрать вещи, а я позабочусь о Корделии.
– Иди сюда, детка! – услышала она жалобный крик отца. Она распахнула дверь, вышла и захлопнула ее за собой. Корделию не волновали взгляды постояльцев в общей зале. Она взяла свою накидку, набросила ее на плечи и вышла на улицу.
Мороз не мог остудить ее ярость. Она брела по промерзшей улице и бормотала:
– Дура! Идиотка!
Как она могла быть настолько слепа! Она старалась спасти их обоих от нищеты и рассчитывала на какую-то благодарность. И отца она представляла совсем не таким, каким он оказался на самом деле. Она думала, что он пытается бороться с горем, поэтому не в силах с собой сладить. Но все было иначе.
Она натянула капюшон пониже, но никак не могла справиться с завязками. А он, он забыл про все, что она для него сделала, и видел в ней лишь помеху. И она не понимала этого! Напрасно старалась!
Она была настолько поглощена своим горем, что даже не слышала, что герцог идет за ней, пока он не догнал ее. Он не пытался остановить ее, даже не дотрагивался до нее. Просто шел рядом, засунув руки в карманы и глядя вперед.
Они шли некоторое время молча, только снег хрустел под ногами. Его, казалось, не беспокоило ее молчание, а она была в таком негодовании, что даже не могла облечь его в слова.
Ветер наконец пробрал ее до костей, но и остудил ее гнев. Она замедлила шаг. Они дошли уже до окраины городка, домики стали попадаться реже и реже. На перекрестке она свернула на пустынную колею, и вскоре они уже шли по проселочной дороге, которая привела их к замерзшему ручью.
Она остановилась под раскинувшим голые ветви дубом и стала смотреть на ледяную ленту ручья. Руки она засунула под мышки, чтобы хоть немного согреться. Тишина, окружавшая их, дала ей силы, и она наконец заговорила.
– Вы были правы, – прошептала она, не поднимая на него глаз.
– В чем?
Звучавшая в его голосе нежность странным образом успокоила ее.
– Сами знаете в чем. И про отца, и про меня, про все… – Она вдохнула холодный воздух. – Каждое утро я его лечила, помогала ему справляться с последствиями его пьянства. Я писала за него проповеди, вместо него посещала больных, придумывала оправдания его поведению и уверяла себя, что в один прекрасный день он бросит пить. Но ведь этот день не настанет никогда.
Она наконец повернулась к нему, ожидая увидеть на его лице самодовольную улыбку. Но он смотрел на нее задумчиво, даже немного растерянно.
– Да, кажется, не настанет. Чем больше вы будете потакать ему, тем большего он будет требовать. Лучше дать ему волю, не то он и вас погубит. Если он погубит себя, что ж, значит, так суждено.
Он говорил о том, чего она в глубине души боялась больше всего, и все это было правдой.
Прошло некоторое время, прежде чем она смогла заговорить.
– Ведь это я сделала его таким, не так ли? И все потому, что хотела скрыть ото всех его пороки.
– Нет! – В глазах его сверкнули искры гнева. – Вовсе нет! Ваш отец сам выбрал забвение от вина. Вы по-своему пытались отучить его от пьянства. Кто-то, возможно, действовал бы по-другому. Но ничто не поможет, если он сам не захочет бороться со своим недугом.
– Вы говорили, что я должна была дать ему самому разбираться с последствиями.
– Забудьте все, о чем я говорил. – Ласково взглянув на нее, он протянул руку в перчатке, чтобы убрать прядь волос с ее лба. – Я не учитывал того, насколько вы к нему привязаны, считал его всего лишь старым эгоистом, которому, кроме выпивки, ничего не нужно, и просто понять не мог, почему вы его защищаете. – Он улыбнулся. – Но сегодня в карете я увидел того самого человека, который воспитал вас, и подумал, что, будь у меня такой отец, я бы жизнь положил, только бы оградить его от зла. Дочери трудно быть сильной, когда сила эта требуется на то, чтобы противостоять отцу.