– Приготовиться, – тихо сказал Потапов технику, склонившемуся над чемоданом с магнитофоном.
В динамике отдаленно слышался разговор двух мужчин. Затем их голоса приблизились и стали вполне отчетливыми.
– Включайте, – приказал Потапов.
Диски магнитофона начали медленно вращаться.
…Аксенчук провел Окаемова в столовую:
– Считайте, Виталий Алексеевич, эту комнату своей. Вот тут я вам и постель уже приготовил.
– Спасибо, дорогой. А только я думаю, что нам не следует торопиться в постель. У нас состоится сейчас чудесная мужская беседа. – Окаемов сходил в переднюю и вернулся с бутылкой коньяку. – А вы, мой друг, что-то в скверном настроении?
– Волнуюсь насчет работы. Как там? – Аксенчук смотрел на него с надеждой.
– Все в полном порядке! – раскупоривая бутылку, ответил Окаемов. – Давайте-ка смочим ваше назначение. Итак, мой друг, у всякой истории есть свой конец. И первую рюмку мы опрокинем за счастливый конец нашей истории. Пошла?
– Пошла, – сдавленно произнес Аксенчук и выпил.
– Ну а вторую – за суть дела… – Окаемов наполнил рюмки, встал, прошелся по комнате и остановился за спиной Аксенчука. – Неопровержимое, мой друг, состоит в том, что с вашими документами вы никуда не устроитесь. Ни-ку-да!..
Аксенчук через плечо испуганно и удивленно смотрел на Окаемова.
– Отныне, мой друг, великий Советский Союз в вашем лице получает неизлечимого безработного. Это факт! Вам это ясно?
– Я сам так думал… Но вы сказали…
Окаемов сел рядом и повернул Аксенчука к себе:
– Дальше, мой друг… по вас плачет тюрьма и военная коллегия Верховного суда… Ради бога, перестаньте дрожать и таращить глаза!.. Что вас удивляет? Разве не вы отдали постороннему человеку диплом, трудовую книжку и копию приказа на бланке секретнейшего института? Разве не своей собственной рукой вы написали заявление с просьбой взять вас на работу? На какую работу, позвольте вас спросить? Почему в заявлении это не уточнено? Наконец, тому же постороннему человеку вы рассказали кое-что и о делах вышеупомянутого института…
– Я ничего особенного не рассказывал… Я вообще не понимаю, что вы говорите…
– Ах, не понимаете? А то, что вы должны мне почти десять тысяч рублей, это вы понимаете?
– Виталий Алексеевич, перестаньте шутить! Вы же сами предложили… в долг. Я могу эти деньги сейчас же вернуть…
– Хорошо, мой друг. Шутки в сторону. Слушайте меня внимательно. Сейчас вы услышите самое главное. С вами сейчас разговаривает посланец могущественной державы. Если хотите яснее – разведчик…
Искусно изобразив ужас, Аксенчук отшатнулся от Окаемова, пытаясь встать. Резким движением Окаемов прижал его к стулу.
– Спокойно, мой друг. Давайте говорить, как положено мужчинам, – спокойно и мужественно. Я не подлец и не разбойник с большой дороги. Я тайно представляю здесь державу не только могущественную, но и благородную. Вот почему военной коллегии не удастся отправить вас на расстрел. И вы не станете вечным безработным. Вы вместе со мной уедете далеко-далеко от всех этих неприятностей. Вы уедете туда, где ваша услуга моей державе будет оценена по достоинству, а это означает, что вы будете жить там прекрасно. Ну что вы на это скажете, мой друг?
– Я не верю… я… – Аксенчук дрожал, как от озноба. – Я все думаю, что вы шутите…
– Шутки давно оставлены! – с мрачной усмешкой сказал Окаемов. – Знаете, когда мы будем с вами шутить? Когда минуем рубежи вашей страны. Решайте. Или вы со мной, и это для вас означает жизнь со всеми ее радостями… Или… – Окаемов не договорил, упершись в глаза Аксенчуку ледяным злобным взглядом. – Конечно, я сам марать руки не стану. Это за меня охотно сделают ваши товарищи чекисты. Я им только помогу немного… Ну! Решайте!
Аксенчук долго не отвечал, погруженный в тяжкое раздумье.
– Я с вами, – сказал он наконец.
– Молодец! – Окаемов порывисто обнял Аксенчука за плечи. – Вы не представляете, что я пережил, пока вы думали! Видите? У меня пот на лбу выступил. Ну, теперь мы друзья на всю нашу жизнь! – Он дрожащей рукой налил коньяк в рюмки. – За успех нашего дела и нашего путешествия! За нового гражданина моей великой державы!
Они выпили. Аксенчук спросил:
– Когда мы уедем? И как? Это же так трудно! Граница…
– Мы уедем завтра ночью. На морском побережье нас возьмут на борт подводной лодки. И прощай, советская земля!..
– И вы… не бросите меня?
Окаемов встал:
– Послушайте, мой друг: не верьте тому, что о нас плетут крикуны. Через несколько дней вы сами убедитесь, какая это ложь. О вас уже сообщено, и мне просто приказано взять вас с собой. Мы люди слова и дела. И мы умеем работать. И мы ненавидим вашу страну. И прежде чем покинуть ее, мы с вами очень громко хлопнем дверью. Хлопнем, мой друг?
– Можно, конечно. Но как?
– Атак, например, чтобы от всего вашего института вместе с Вольским осталась одна каменная пыль. Неплохо? И мы сделаем это как дважды два – четыре.
– Как? – Это «как» у Аксенчука не получилось – оно прозвучало весьма неестественно.
Окаемов пристально посмотрел на него и сказал:
– В вашей записной книжке есть три телефонных номера Вольского. Среди них есть квартирный?
– Да. Три семнадцать ноль один.
– Вы сейчас позвоните по этому телефону.
– Уже поздно. Он не станет разговаривать.
Окаемов поднял руку:
– Прекратите дискуссию! Надо действовать, а не болтать! Вы позвоните ему и скажете, что устраиваетесь на работу. Он же обещал вам поддержку? Извинитесь за поздний звонок, скажите: речь идет о вашей жизни и смерти. Умоляйте его, чтобы он принял вас завтра на пять минут. Мол, в связи с вашим устройством возникли такие обстоятельства, которые вы можете объяснить ему только лично. Умоляйте! Если нужно, пустите слезу… Звоните! – Окаемов показал на телефон.
Аксенчук подошел к телефону и снял трубку. Окаемов стал за его спиной.
Разговор с Вольским Аксенчук провел очень искусно. Профессор остановил его причитания и сказал:
– Хорошо, товарищ Аксенчук, можете прийти ко мне завтра в два часа сорок минут…
Аксенчук положил трубку и оглянулся на Окаемова:
– Завтра в два сорок…
– О’кей, мой друг! – Окаемов снова утирал со лба пот. – Считайте свой подвиг уже совершенным. Где мой сверток?
– В моей комнате в шкафу, где вы положили его.
– Тащите его сюда!..
– Погасите свет! – распаковывая сверток, тихо приказал Окаемов и включил рацию. В полумраке комнаты затеплились багровые светильнички радиоламп. – Сядьте, мой друг, и молчите. Я сейчас доложу обо всем начальству и уточню, когда приходит за нами подводная лодка…
Несколько минут Окаемов сидел неподвижно, в уме составляя текст радиограммы, а потом быстро застучал ключом:
«Работает „три икс“… „три икс“… Операцию выполню завтра по всем трем пунктам. Чертежи уже у меня. Подтвердите сейчас же время прихода за мной транспорта. Перехожу на прием…»
Окаемов переключил рацию и надел наушники. Аксенчук видел его напряженное лицо, чуть освещенное зыбким светом радиоламп. В эту минуту Окаемов словно видел, как Барч и начальник Центра читают его радиограмму. Вот они прочитали фразу о чертежах и переглянулись. Барч сказал: «Видите, я был прав, настояв на заблаговременной отправке лодки в тот район». Окаемов улыбнулся: «Я же отлично понимал, мистеры начальники, что моя диверсия для вас дороже сотни таких, как я. И когда я все сделаю, вы охотно мной пожертвуете. Но чертежи вам очень нужны, очень! Правда, я потом вас несколько разочарую, сообщив уже лично, что чертежи погибли, скажем, вместе с Аксенчуком, допустившим непростительную оплошность. Но дело будет сделано, и я буду стоять перед вами. И вам ничего не останется, как сказать мне спасибо…»