Верлен. Джордж Оджер, республиканец… (читает из какой-то листовки) «…выступит сегодня в Гайд-парке в защиту уволенных и заключенных под стражу констеблей».
Рембо. Меня это не колышет.
Верлен. Зато бесплатно.
(Молчание. Рембо раскуривает трубку.)
Ты же знаешь, мы сейчас на мели.
Рембо. Не надоело повторять?
Верлен. Как по-твоему, не пора ли нам устроиться на работу?
Рембо. Я же говорил, что не собираюсь ходить на службу. Мне есть чем себя занять.
Верлен. А если на неполный день — преподавание или что-нибудь в этом роде?
Рембо. Нет. Но тебя никто не держит: хочешь работать — пожалуйста.
Верлен. Я не хочу: жизнь заставляет.
Рембо. А меня не заставляет. Ладно… Я здесь надолго не задержусь.
Верлен. Интересно.
Рембо. Будет лучше, если я тебя на время покину.
Верлен. С какой стати?
Рембо. Скажи, ты собираешься разводиться с Матильдой?
Верлен. Ни в коем случае.
Рембо. А куда ты денешься? Она укажет, что ты ушел из семьи, а если приплетет сюда еще и содомию — пиши пропало.
Верлен. Понимаю.
Рембо. Я не хочу, чтобы это каким-то боком коснулось меня.
Верлен. Тогда тебе, наоборот, лучше остаться. Пойми, если ты сейчас сбежишь, это будет равносильно признанию вины, так ведь? Однозначно. Единственный выход — блефовать. С этой целью я и написал Лепеллетье, что мы с тобой готовы пройти медицинское освидетельствование, если отец Матильды будет настаивать.
Рембо. Ты рехнулся?
Верлен. Нет, ну, я выразился обтекаемо…
Рембо. И что же ты написал?
Верлен (читает выдержку из своего письма). «Мы с Рембо готовы в случае необходимости показать этой банде наши задницы».
Рембо. А вдруг он поймает тебя на слове?
Верлен. Не поймает.
Рембо. На следующей неделе меня здесь не будет.
Верлен. У него руки коротки.
Рембо. Ты ведь не думаешь, что он выдвинул это обвинение, чтобы скрасить себе долгие зимние вечера? Он явно что-то знает.
Верлен. Глупости, просто театральный жест.
Рембо. Ты вечно судишь о людях как о литературных персонажах, то есть по преимуществу ошибочно трактуешь их мотивы.
Верлен. Все равно, он и сам не без греха. Сколько раз я его просил сходить в дом к тестю за моими вещами, а он даже пальцем не шевельнул.
Рембо. Это ты не без греха.
Верлен (неожиданно взрывается холодной яростью). Хорошо, я не без греха, раз ты так считаешь, но теперь-то можно считать, что эта тема закрыта! Ты позволишь мне дописать письмо?
Молчание. Некоторое время Верлен пишет.
Рембо. На следующей неделе я уеду.
Верлен. У нас еще будет возможность об этом поговорить, правда?
Рембо. Сомневаюсь.
Верлен ставит витиеватую подпись.
Верлен. Сегодня письмо не уйдет, даже если сейчас отнести его на почту. Почта в этой стране работает из рук вон плохо.
Рембо. Как думаешь, они уже открылись?
Верлен. Мы идем слушать мистера Оджера или нет?
Рембо. Сначала выпить.
Верлен. Минутку, надо что-нибудь ввести в организм. (Наливает стакан молока, выпивает.) Фу! Отрава. Будешь?
(Рембо отрицательно качает головой.
Верлен подходит к окну.)
Туман. (Надевает пальто и тщательно обматывает шею длинным красным шарфом, закрывая всю нижнюю часть лица.) Постоянно кровь из носу идет. (Затыкает уши ватой, приглушенно говоря сквозь шарф.) Как-то вечером я вознамерился убить Наполеона Третьего. Напился в хлам и решил, что безобразия зашли слишком далеко. К счастью, покушение не удалось.
Улыбаются друг другу не без намека на нежность.
Занавес.
Дом номер восемь на Грейт-Колледж-стрит в Лондоне; 2 июля 1873 года.
Куда более скромная комната. Верлен откупоривает бутылку вина, Рембо праздно валяется на своей кровати.