Верлен. В последнее время мне не раз приходило в голову, что твоя злость и досада — не что иное, как свидетельство твоей готовности принять веру. Более того, я часто думаю, что на самом деле ты веришь в Бога. Даже в прежние времена, когда ты малевал на стенах парижских сортиров «Бога слишком много», у тебя в душе, видимо, теплилась какая-то вера. Только верующий способен богохульствовать.
Рембо. Нет, тут ты не прав. Не будь на свете верующих, не было бы и богохульства. Личные чувства не играют никакой роли.
Верлен. Хочу, чтобы ты последовал моему примеру. День обращения к вере стал самым счастливым в моей жизни. Утром ко мне приехал губернатор и объявил, что Матильда получила развод. Я лег на койку, оглянулся на свою жизнь — и не увидел в ней никакого просвета, ни малейшего. И мне показалось, что единственно возможный шаг — прийти к Богу и попросить Его, чтобы Он меня простил и поддержал в сей трудный час. И Он это сделал. Клянусь тебе, Он это сделал.
Рембо (доброжелательно). Давай больше об этом не будем.
Верлен. Почему?
Рембо. Опасно.
Верлен. Но я хочу, чтобы ты нашел свой путь. Чтобы Господь помог тебе в достижении цели.
Рембо. В достижении цели? У меня нет цели.
Верлен. Ну как же, а поэзия?
Рембо. Я бросил.
Верлен. Не понял…
Рембо. Объясняю для тех, кто не понял: я больше не пишу.
Верлен. Но почему?
Рембо. Потому, что мне больше нечего сказать. А скорее всего, и раньше не было.
Верлен. Что ты выдумываешь?
(Рембо смеется.)
Как можно?
Рембо. Насколько тебе известно, я вступил в эту жизнь как самозваный провидец, вознамерившийся создать новую литературу. Но с годами творчество забирало все больше времени, а результаты оказывались все более мизерными; оглянувшись на свои нелепые опусы, прежде казавшиеся мне талантливыми, я понял, что продолжать нет смысла. Мир слишком стар, ничего нового в нем нет, все уже сказано. Если мысль можно облечь в слова, значит, она не стоит слов.
Верлен. Истину всегда стоит облекать в слова.
Рембо. Истина слишком ограниченна, чтобы представлять хоть какой-то интерес.
Верлен. О чем ты говоришь? Истина бесконечна.
Рембо. Если ты имеешь в виду истину, которую открыл тебе в тюрьме ангел Божий, то, скорее всего, ты заблуждаешься. Почему ты решил, что она более правдива, нежели те — совершенно другие — убеждения, которые ты отстаивал с таким же пафосом три года назад?
Верлен. Ну как же, человек ведь развивается.
Рембо. Далеко ли ты ушел в своем развитии?
Верлен. Далеко.
Долгое молчание.
Рембо. В таком случае здесь, в диком лесу, предлагаю тебе кардинальный выбор: выбор между моим телом и моей душой.
Верлен. Как ты сказал?
Рембо. Выбирай.
Верлен. Тело.
Молчание.
Рембо. Смотри: девяносто восемь ран Спасителя Нашего открылись и кровоточат.
Верлен. Оставь.
Рембо. Стало быть, ты приехал не для того, чтобы обратить меня в свою веру.
Верлен. Не для того.
Рембо. А железная рукавица скрывает бархатную длань.
(Верлен приближается к Рембо и берет его за плечо.)
Прекрати.
(Молчание.)
Значит, Бог оказался неважной заменой Матильде и мне, поскольку Он лишен некоторых осязаемых преимуществ.
Верлен. Оставь; мои грехи — это дело моей совести.
Рембо. Можно подумать, она у тебя есть.
Верлен. А тебе-то что?
Рембо. Да то, что я ненавижу твою презренную слабость.
Верлен. Как по-твоему, переступить через свою совесть — это слабость? Или сила?
Рембо. Не смеши.
Молчание.
Верлен. Не вижу противоречия между любовью к Богу и любовью к тебе.
Рембо. Пора собираться в обратный путь.
Верлен. Нет, послушай, я сидел в камере и думал, как много во мне любви, как мы могли бы быть счастливы, это ведь несложно, это самое простое, что есть в мире, разве не так?
Рембо. Однако у нас с тобой ничего не получилось. И у каждого из нас по отдельности тоже ничего не получится.
Верлен. Нет, получится. Почему ты так настроен? Почему у тебя такие деструктивные мысли?