— Ты должен жить и будешь жить, потому что ты сильный. Если ты покончишь с собой, кто вернет честь мне и твоему сыну? Речь идет не только о твоей чести. Думаешь, я не страдаю, думаешь, больно только тебе? Я живу только потому, что живешь ты. Если тебя не станет, не станет и меня…»
Тогда он понял, что у него есть обязанности и по отношению к семье, и поклялся: «Наперекор всему выживу, назло всем докажу свою правоту… Потому что я должен вернуть честь своему сыну…» Да, тоска о семье, вера в него Агнеш, ее любовь, проникавшая через толстые глухие стены, тоже помогли ему выжить. И еще одно… «Если бы меня заперли не с фашистами и предателями, я, пожалуй, лишился бы рассудка. Но их присутствие действовало на меня отрезвляюще. Находившиеся в тюрьме шпионы, диверсанты, заговорщики убеждали меня, что здания с железными решетками на окнах необходимы. Потому что эти люди там, в тюрьме, и не пытались оправдывать себя, наоборот, они наперебой хвастались друг перед другом своими злодеяниями. С каким злорадством рассказывал сомбатхейский священник о крушении зирцского поезда и об убийстве полицейского! Созданная им из пятнадцати — шестнадцатилетних учеников организация действовала по его заданию. Заклятые враги нового строя и там, в тюрьме, годами готовились к кровавой расплате, к долгожданному дню, когда они снова смогут купаться в крови коммунистов… И говорили об этом совершенно открыто…»
Осенью пятьдесят третьего года открылись ворота тюрьмы, и Комор снова стал свободным человеком. Его реабилитировали. Правда, дело шло медленно, кто-то мешал, оттягивал… Мучительно тянулись месяцы. И все-таки было легче, потому что рядом была Агнеш. Она дождалась. Агнеш работала уже не в ЦК, а подсобным рабочим на каком-то заводе, но она не сдалась, ее не сломила судьба. Не разошлась с мужем, как тщетно уговаривал ее кое-кто. Ждала, как всегда. Знакомые, друзья бросили ее, избегали встреч. Она примирилась и с этим… Один раз за четыре года получила бесплатный билет в оперу за хорошую работу. Ставили «Фиделио» Бетховена. Когда показывали сцену в тюрьме, она громко заплакала. На нее зашикали, чуть не вывели из зала.
«И вот несколько месяцев назад, когда я сказал ей, куда меня назначили, Агнеш ничего не сказала, но по ней было видно, что она недовольна новым назначением. Так она стала женой работника госбезопасности. И возможно, Агнеш больше не томится в ожидании… Может быть, и она стала жертвой бешеной ненависти, необузданной мести. В доме живут одни «бывшие», деклассированные элементы… Кого винить, если я больше не найду Агнеш? Если она стала одной из невинных жертв этого дьявольски задуманного кровопролития? Кто отвечает за все, что произошло с двадцать третьего октября? Кто отвечает за то, что в Венгрии двенадцать лет спустя после завоевания свободы многие честные люди помимо своей воли расчищают дорогу к власти темным контрреволюционным силам? Кто отвечает за это?..»
Услышав чьи-то шага, Комор очнулся. Внимательно всматриваясь в темноту, он старался узнать, кто приближается. Это был майор Фекете, одетый в элегантный праздничный костюм, — его вызвали на службу прямо с середины спектакля в театре.
— О чем задумался, Миклош? — тихо спросил он и сел рядом с подполковником.
— Многое приходит на ум в такие дни… Закуривай, — предложил он Фекете.
— Сейчас, например, — сказал Комор, глубоко затянувшись сигаретой, — я размышляю над тем, кто несет ответственность за все, что произошло у нас. — Вспыхнувший огонь сигареты на миг осветил квадратный подбородок подполковника. — Потому что кто-то один или многие виновны, кто-то должен ответить за пролитую кровь. И с той и с другой стороны погибло много ни в чем не повинных, честных людей…
Ветер усиливался. Комор посмотрел на Фекете. Луна осветила выступающие вперед угловатые линии худощавого заросшего лица, отбрасывая тень на глубокие впадины глаз, морщины. Контраст тени и света придавал лицу Фекете суровое выражение, и улыбка в уголках его рта показалась Комору циничной, когда голосом, полным горечи, Фекете произнес: