— Это верно, — поддержал его Миркович. — Если бы несколько лет назад они не начали самоубийственной политики, мы бы никогда не докатились до такого положения, — начал он, но, вспомнив что-то, вдруг обратился к Вамошу: — Шандор, сколько членов партии на вашем заводе?
— Больше тысячи.
— А скольким ты бы дал оружие? Всей тысяче?
— Ни в коем случае! Но, пожалуй, наберется человек двести таких, кому я, не раздумывая, доверил бы даже свою жизнь, — ответил Вамош.
— Из тысячи — двести… — задумчиво протянул Хидвеги. — Не кажется ли тебе, что именно в этом вся трагедия? Ты доверяешь двумстам из тысячи. А остальные восемьсот? Ведь они тоже считаются коммунистами… Да, трудное это дело… Я даже думаю, что из тех двухсот ты во многих разочаровался бы… Мне кажется, главное заключается в том, о чем говорил товарищ Капош. Если бы каждый из тысячи членов партии чувствовал, что руководство едино, вооружить можно было бы всю тысячу.
Некоторое время Бела молча слушал спор. Он считал, что в такой критический момент он не совсем уместен и едва ли полезен. Нужно думать не о том, что и когда мы сделали плохо, а о том, что делать сейчас. И он вмешался.
— Я считаю, товарищи, нужно что-то предпринять. Необходимо пойти к массам. На улицы… По-моему, придерживаясь пассивной тактики, мы мало чего достигнем. Кто расскажет заблуждающейся молодежи, каково действительное положение? Кто разгромит контрреволюционеров? Ведь коммунисты, которые имеют ясное представление обо всем, обороняют отдельные здания или сидят дома, потеряв связь друг с другом. Мы оторваны от жизни. Наше место сейчас на улице, в массах. Пора перейти в наступление. Контрреволюционеры создают нужные им настроения, а мы только и делаем, что опровергаем клеветнические измышления, да и то не всегда удачно. Нужно бросить лозунг: коммунисты — на улицу!
— Но кто бросит его? — усомнился Комор. — Мне кажется, высшее руководство партии распалось… Откровенно говоря, я верю сейчас только в одно.
Все находившиеся в комнате вопросительно посмотрели на него. Комор продолжал:
— Я верю в тех солдат, которые носят еще на фуражках красную звезду. Знаете, как восприняли мы, армейцы, снятие с головных уборов красной звезды? Как форменную и полную капитуляцию.
— Давайте прекратим этот спор, — предложил, наконец, майор Хидвеги и, не дожидаясь возражений, пошел в свою комнату.
Бела еще долго сидел в раздумье. «Красная звезда… тактика… Если массы так хотели, нужно было пойти им навстречу. Настроение масс? Нет, на этом можно споткнуться. Комор прав. Дело не в настроениях толпы, а в принципах. А там, где речь идет о принципах, нельзя допускать компромиссов. Настроение толпы… Рабочие не выступают против красной звезды, значит, они не могли требовать, чтобы сняли красные звезды…» Ему вспомнился случай на улице Сент-Иштвана. Молодого офицера-танкиста окружила большая толпа — мужчины, женщины, подростки… На фуражке офицера в центре герба республики сверкала красная звездочка. Один из подростков заметил это.
— Почему вы не сбросите это барахло? — презрительно бросил он офицеру и посмотрел вокруг, как бы оценивая впечатление, произведенное его словами.
— Какое барахло? — не понял офицер.
— Да вон того «клопа» с красной звездой на фуражке, — показал он на герб республики.
— Зачем? — спросил офицер, облокотись на борт танка. — Красная звезда слетит оттуда только вместе с моей головой, молодой человек, — решительно сказал офицер, — а за свою голову я заставлю дорого заплатить…
На несколько секунд воцарилась тишина. Решительный тон офицера вызвал к нему невольное уважение. Подросток, читая укор на лицах людей, глупо улыбался. Ему нечего было ответить… Да и времени для размышлений не осталось, потому что стоявший в толпе рабочий в меховой шапке сердито посмотрел на него и тоном, не обещающим ничего хорошего, сказал:
— А ну, поговорил и хватит… Живо убирайся отсюда!
«Да, тут уже дело в принципе. Потребовалась тяжелая борьба вплоть до 1949 года, чтобы красная звезда стала украшать фуражки. И только уничтожив диктатуру пролетариата, врагам удастся снять ее оттуда… «Только вместе с моей головой», — сказал офицер. Почему не все офицеры думают так?»
После неудавшейся попытки захватить здание министерства внутренних дел Ласло охватило мучительное беспокойство.
Его поразило, поставило в тупик, что среди защитников здания находились матросы Дунайской речной охраны и армейские связисты. Он не понимал, почему эти солдаты вместе с бойцами госбезопасности так самоотверженно защищают здание… «Наверное, — думал он, — армия не перешла на сторону восставших. Но все равно, мне уже не повернуть назад — дорога закрыта окровавленными телами солдат, павших от пуль повстанцев».