Ему вспомнилась маленькая Шари Каткич. С покрасневшим от гнева лицом она спорила, уговаривала его:
— Али, безумец, опомнись! Не надо организовывать демонстрацию!
— Уйди с моей дороги, Шари! — раздраженно ответил он. — Я должен идти.
— Али, послушай меня! Это опасное дело. Видишь, профессор Борбаш не согласился подписать воззвание.
И тогда он резко схватил девушку за руку и силой усадил ее на стул.
— Послушай меня, Шари. Я буду говорить откровенно. И ты, и Борбаш трусы. Еще вчера ты ныла — помнишь? — что ты оставишь кафедру, так как твоя вера поколебалась. Ты говорила, что больше не можешь, что тебе стыдно смотреть в глаза студентам, так как чувствуешь, что в жизни все происходит совсем иначе, чем ты им рассказываешь. Ты говорила это?
— Да, — ответила девушка, — но я тогда же добавила, что пошатнулась моя вера не в марксизм, а только в наших руководителей.
— Но, Шари, — воскликнул он, — и я тоже иду на демонстрацию не против марксизма, а против руководителей, которые на практике извращают идеи! Имей в виду, что, если и впредь будет так продолжаться, жизнь утратит всякий смысл. Иди, не раздумывай!
— Нет, — упорствовала девушка, — не пойду. Я не могу идти с теми, с кем хочешь идти ты. Я готова вести борьбу на партийном собрании…
— Этот доклад ты прочитаешь мне как-нибудь в другой раз. Сейчас он меня не интересует.
— Али, — сказала девушка очень серьезно, — до сих пор мы были лучшими друзьями. Даже больше, чем друзьями, — братом и сестрой. Я прошу тебя, как сестра: послушайся меня…
— О, ты маленький трусливый крестьянский философ! У тебя душа ушла в пятки. Меня зовет долг.
«И я ушел, даже не попрощавшись. Может быть, не от сердца шли тогда эти громкие слова. Может быть, я хотел разыграть перед ней героя? Для чего это было нужно? Ведь вместе с искренностью в моем поведении было тогда что-то фальшивое. Странно, что тогда я этого не замечал. В университете было тогда такое настроение, как когда-то в кафе Пильвакс…[15] А кто прав сейчас? Шари или я? А может быть, ни она, ни я? Ведь тогда никто из студентов не помышлял о вооруженной борьбе, они твердо решили не допускать в свои ряды провокаторов. Я и сейчас считаю, что мы правильно сделали, организовав демонстрацию. Но в чем же тогда ошибка? Кто может ответить на этот вопрос? Бедная маленькая Шари… Что с ней сейчас? И что будет со мной?» Он понимал, что не может оставаться здесь, среди будущих убийц. «Куда мне идти? К тем, кто по ложным обвинениям посылал на мученическую смерть, бросал в тюрьмы честных членов партии, руководствуясь единственной целью — возвеличить собственную персону, к тем, кто меня самого вынуждал изо дня в день лгать и себе и студентам? Идти и защищать тех, кто в безумном стремлении удержаться у власти расстреливал у здания Радио молодежь, пришедшую туда из чистых побуждений и не имевшую никаких грязных целей?»
Мука исказила его лицо. Пальцы сжались в кулак. Ему хотелось кричать от невыносимой боли. А в голове все звенела зловещая песня пьяных, кровожадный клич завтрашних убийц: «Гей, Ицик, гей, Ицик, не отправим тебя в Освенцим!» Это даже не клич, это программа, зловещая кровавая программа, взрыв сдерживавшихся многие годы страстей, кредо сторонников массовых расправ. «Гей, Ицик!» А если эта песня распространится дальше, выйдет из подвала больницы, если ее будут петь по радио и в эфире прозвучит смертный приговор ни в чем не повинным людям? Если радиоволны по всей стране разнесут речь Чатаи, призывающую к мести, или требования Варги о возвращении Трансильвании? Как мне быть в таком случае? Как я должен поступить? Допустить это? Допустить? А может быть, мой долг всеми силами бороться против них? Но раз так, значит надо отстоять здание Радио! Нужно до последнего патрона отстаивать его». Догадка мелькнула в мозгу у молодого человека. «Я не был у здания Радио. Может быть, осада его происходила совсем не так? У министерства внутренних дел я был. Там мы первыми открыли огонь, и уже потом, значительно позже, стали стрелять в нас…
15
В кафе «Пильвакс» находился штаб начавшегося 15 марта 1848 года восстания, которое положило начало венгерской революции 1848—1849 годов. Одним из руководителей восстания был великий венгерский поэт-демократ Шандор Петефи. —