— Скажите, товарищ, — спросил Кальман Брукнера, — вот вы, например, как вы поняли, что происходит контрреволюция?
Брукнер был явно застигнут врасплох. Вопрос оказался неожиданным для него. Он не привык так досконально анализировать события, как, например, парторг. Только классовый инстинкт подсказал, что случилась беда. И он ответил:
— Как, говорите, я понял? Сейчас скажу. — Он улыбнулся, вспомнив разговор с Пекари. — Живет в нашем доме один человек из бывших — «его превосходительство». Каким-то важным барином был в прошлом. Так вот, когда в городе стрельба началась, он места себе не находил от радости. Таким вдруг важным стал, самоуверенным. Ни у кого не спрашивал, что, мол, там да как. Сам обо всем знал. Ну, а коли он рад этой кутерьме, то мне тут радоваться нечему. Это вам не футбол, где мы с ним за одну команду болеть можем. Там я ничего против не имею, если бывшее «его превосходительство» за мою команду переживает. А вот когда какие-то гады над нашими товарищами да над советскими солдатами на улице Барош измываются да красные звезды с домов сбивают — тут мне радоваться нечему. А он этому рад…
Закурив, старый рабочий продолжал:
— Еще вечером двадцать третьего октября я узнал, что гроза надвигается… Воспитываю я паренька одного, взял его к себе мальчонкой лет четырнадцати. Отец его — мой хороший приятель. Он не хотел, чтобы из сына этакий хозяйчик или алфельдский[21] землевладелец вышел, и попросил, чтобы я из него сознательного пролетария сделал. Определил я парня в ремесленное училище. Окончил он его, стал хорошим, слесарем-инструментальщиком. Вы ведь знаете Лаци Тёрёка, жениха моей Эржи? — спросил он своих товарищей по заводу.
— Лаци Тёрёк? — вскинул голову Кальман.
— Неужто и вы о нем слышали?
— Солдат? Плечистый, белокурый, курчавый?
— Он. Откуда вы его знаете? — удивился Брукнер.
— До сегодняшнего вечера мы с ним вместе воевали.
— Ну и негодяй, ну и прохвост! — вскипел старик.
— Да нет, хороший парень, поверьте мне. Только…
— Предатель рабочею класса! Бандит! И вы еще расхваливаете его…
— Дядя Йожи! Это тот самый Тёрёк, что был техником в цехе, где установлены станки-автоматы? — поинтересовался Коцо.
— Он самый. Ты тоже его знаешь? Ну, товарищи, я только теперь его до конца раскусил.
— Давай дальше, интересно, — торопил Камараш. — Я этого парня любил. Толковый был малый.
Брукнер вытер испарину со лба и продолжал:
— Словом, парнишка был как раз в отпуске. Поехал он за город к какому-то приятелю. А двадцать пятого ему уже в свою часть нужно было возвращаться. Жил он у нас на кухне. Смотрю я — время позднее, а его все нет. Мы с женой волнуемся за него, как за сына родного. В полночь приходит. В военной ферме, на фуражке кокарда, на плече автомат. Я от радости, что его увидел, даже прослезился. Обнимаю его, целую. Любил я его: парень он работящий, непьющий, послушный. Он спросил, где Эржи. Пожалел, что не застал дома. А потом и спрашивает:
— Дядя Йожи, что ты на это скажешь? — И вынимает из кармана какой-то манифест с разными там пунктами. А я его, правда, ни о чем не спросил. Думал, что он уже в свою честь вернулся и теперь с нами за одно дело воюет. Второпях забыл даже, что его часть не в Будапеште находится. Попросил я мою старуху очки мне найти. Читаю… «Замечательно!» — говорю я ему. А потом, смотрю, стоит пунктик: «Требуем немедленного вывода советских войск» и дальше: «Свободные выборы с участием всех партий». Дословно я уж не помню. Меня пунктики эти за живое задели, но на парня я пока еще не осерчал.
— Это, милый, — говорю я ему, — контрреволюционные требования.
А он мне этак с улыбочкой:
— Ну, что вы, дядя Йожеф! Это требования венгерского народа.
Ну, тут мы с ним и сцепились.
— Довольно, — кричит он, — с нас русского гнета! Хватит, пограбили страну!
А я ему:
— Ах ты, молокосос, в моем доме слышать такого не желаю! А не то, как муху, прихлопну!
Слово за слово. Не вступись старуха, прибил бы я его…
— Или он тебя, — спокойно вставил Камараш.
— Осел ты, как и все сварщики… Одним словом, уже самые первые требования были контрреволюционными.
— Однако вы, товарищ Брукнер, — возразил Кальман, — сами сказали, что некоторые требования тогда показались вам справедливыми!
— Я и сейчас считаю их справедливыми. Не о том речь. Да только, как вы думаете, что здесь начнется, если русские войска уйдут из Венгрии?
— Напрасно вы, товарищи, слова на ветер бросаете, — неожиданно сделал заключение Камараш. — Коли товарищ философ, ученый человек, не понимает, что вокруг творится, то вряд ли помогут ему наши лекции. Переубедить его нам все равно не удастся, потому что…
21
Алфельд — центральный, в основном сельскохозяйственный район Венгрии. В прошлом край кулацких и помещичьих хозяйств. —