— Почему мы? — возразил Бела.
— А разве мы не виноваты, что позволили им разрушить город?
— Ну, сейчас у меня нет настроения заниматься самокритикой, — оборвал разговор Бела.
На улицах было много народу. Возле булочных выстроились длинные очереди. Изредка по мостовой с ревом проносились до отказа набитые мятежниками грузовики… Лица вооруженных молодых людей сияли. На углу бульвара и улицы Маяковского национал-гвардейцы проверяли у прохожих документы. Одному мужчине лет сорока они приказали подождать в сторонке. Между ним и национал-гвардейцами вспыхнула перебранка. За несколько мгновений вокруг спорящих собралась толпа. Бела и Эржи, не останавливаясь, прошли дальше. Эржи пристально вглядывалась в лица людей, стараясь разгадать, о чем они сейчас думают. «Немало, наверное, таких, кто радуется власти вот этих вооруженных подростков. Да, они сейчас хозяева на улицах города. Власть у них. А честные люди запуганы, пали духом, идут на любые уступки». Эржи вспомнила вчерашний случай и решила рассказать о нем своему спутнику:
— Бела, помнишь Магдушку?
— Какую?
— Черненькую такую, хорошенькую. На нашем этаже работала.
— Да. С ней что-нибудь случилось? — спросил юноша.
— Ты знал, что муж у нее видный работник госаппарата?
— Нет.
— Представь себе, вчера он звонит Магде по телефону и требует, чтобы она немедленно приехала домой. «Не могу, — отвечает она, — я же на службе». А он как закричит: «Ты больше не будешь служить убийцам! Сейчас же возвращайся домой, иначе между нами все кончено…»
— Я думала, бедняжку хватит удар: побледнела, задрожала, не сразу нашлась, что ответить. Потом назвала его подлецом и бросила трубку, а сама так горько разрыдалась, что все перепугались… Я даже позавидовала ее твердости и подумала: как бы я поступила на ее месте? Ведь они с мужем, говорила мне Магда, очень любили друг друга. Любовь с детских лет. Она за мужа готова была в огонь и в воду. Считала его хорошим, честным коммунистом.
Некоторое время они шли молча. Первым заговорил Бела:
— Если бы я был писателем, обязательно написал бы роман об этих днях. И знаешь, как назвал бы его?
Девушка вопросительно посмотрела на Белу.
— «Дни испытания верности» или «Великое испытание». Точно! В эти дни многим приходится держать экзамен.
— Посмотри, Бела, — сказала Эржи, подтолкнув юношу локтем, и показала на разбитую витрину. Они остановились.
Под ногами хрустели осколки стекла, но на витрине стояла никем не тронутая обувь, а рядом на большом листе бумаги было написано: «Так «грабят» восставшие студенты!»
— Ну, что ты скажешь? — спросила девушка.
— А что тут говорить? И среди восставшей молодежи есть честные люди, — отозвался Бела. — Но вон тому типу я не поверил бы ни на грош.
Навстречу им, пошатываясь, шел мятежник. Люди шарахались от него в стороны, а затем оборачивались и подолгу смотрели ему вслед. Подростку было лет восемнадцать, не больше. Он был в армейской шинели без знаков различия, нараспашку; из-под нее выглядывали модные лыжные брюки и новенькие лыжные ботинки. На шее красовался яркий шелковый дамский шарф. Взлохмаченные соломенно-желтые волосы падали ему на глаза. Он шел, то и дело спотыкаясь, а по лицу его блуждала бессмысленная пьяная улыбка. Отвисшая нижняя губа распухла, вероятно, разбитая в недавней драке. Кожа дряблыми складками висела на его осунувшемся лице. Через одно плечо была перекинута пулеметная лента, на другом — из стороны в сторону болтался карабин.
Эржи отвернулась. «Какой гнусный тип! — подумала она. — Неужели Ласло вместе с такими…»
У здания Национального театра собралась большая толпа. Бела и Эржи протиснулись в середину.
— Что там такое? — спросила у Белы какая-то старушка, смешно вытягивая голову и поднимаясь на цыпочки.
— Не вижу, мамаша, — ответил он, тоже привстав на носки.
В толпе то усиливались, то затихали раскаты хохота. В центре хохотали особенно громко, перебрасывались репликами.
— Сунь ему часы в хайло!
— А в буркалы сигарету!
— Да натягивай же сапоги, пошевеливайся!
Наконец Бела протиснулся в середину. И был поражен до глубины души. Трое подростков наряжали куклу. Одежду для нее они сняли, вероятно, с убитого или раненого советского солдата: гимнастерка на груди была залита кровью. «Звери! — подумал Бела. — Стая гиен!»
С трудом выбравшись из толпы, он взял Эржи за руку и сказал:
— Пошли отсюда. Вот мерзавцы! Вот гады!
Животный хохот еще долго стоял у него в ушах.
На площади Борарош они стали свидетелями чудовищного зрелища. У одного из зданий лежал труп советского солдата. Лицо убитого было изуродовано до неузнаваемости. На месте глаз зияли пустые окровавленные глазницы.