— Мы должны прийти к нему на квартиру, — объяснил Бела. — Сначала я разузнаю, что и как, а потом пойду на завод. А ты подождешь у Роберта, или мы встретимся с тобой где-нибудь завтра утром, и я познакомлю тебя с обстановкой.
— Тогда лучше завтра, — предложила Эржи. — К вечеру я проберусь к себе домой. Надо, наконец, хорошенько вымыться. А сейчас пойду с тобой к Роберту, хорошо?
— Не возражаю, только пойдем побыстрее. У нас мало времени.
Весь остаток пути они прошли молча.
Роберт Шугар — белокурый, с крупным носом молодой человек, слесарь-инструментальщик по профессии — жил в одном из новых домов, выстроенных рядом с заводом точной механики. Он с нетерпением ждал прихода Белы и товарищей, приготовил горячего чаю и кое-что на ужин. Как офицер запаса, он был избран командиром рабочей заводской охраны.
Роберт подробно рассказал о событиях прошедших дней. Утром двадцать четвертого октября на заводе собралось всего четверо коммунистов. Оружия у них не было. Да оно пока и не требовалось, поскольку бойцы управления госбезопасности еще охраняли завод. Но к вечеру охрана была снята, и тогда возникла мысль о создании собственной вооруженной охраны. По предложению парторга Табори командиром выбрали его, Роберта.
— Оружие, — продолжал он рассказывать, — как ты знаешь, мы получили на следующий день. Из райкома тоже прислали несколько винтовок, правда, без патронов. После двадцать пятого среди рабочих начался раскол. Главбух Валес разносил по заводу панические слухи.
— Почему же вы не вышвырнули его вместе с ними? — заметил Бела.
— Со стороны теперь легко судить, — возразил Роберт, — а в то время все было так запутано. Словом, пришел этот самый Валес и начал возмущенно рассказывать, что «авоши убивают людей». Клялся, что видел своими собственными глазами. Вспыхнул спор. Парторг Табори заметался, не зная, на чью сторону встать. Начали спорить, что же происходит: революция или контрреволюция? Один только дядя Риглер рассудил правильно: контрреволюция. Пока старик стоял у дел, ему не решались возражать. Ну, а двадцать восьмого положение изменилось. Появилось заявление правительства, что восстание — не контрреволюция, а справедливая борьба народа за свободу. Многие сразу запели по-другому. Потребовали немедленно сместить Сегеша, Барабаша и Риглера, поскольку они, дескать, общеизвестные сторонники догматизма. Некоторые предлагали в секретари тебя, зная, что ты входил в «кружок Петефи» и еще утром двадцать третьего спорил с парткомом.
— Что, Бела? Получил по заслугам! — с мягкой иронией заметила Эржи и, обращаясь к Роберту, спросила: — Разве на заводе не знали, что Бела в это время был уже в МВД?
— Знали только Риглер, Сегеш, Барабаш и Табори. Остальным, как мы условились с Белой, я не говорил.
— Да, верно, — кивнул Бела. — Ну, а дальше?
— Многие думали, что ты сражаешься где-то на стороне мятежников, — пояснял Роберт. — Да, так вот: вчера заявился инженер Торня и начал сколачивать свою группу. Он заявил, что не признает выбранный нами рабочий совет, поскольку-де его выбирал не весь коллектив, а кучка засевших на заводе коммунистов.
— Сколько человек в совете? — поинтересовался Бела.
— Тридцать. Я тоже в нем. И все тридцать действительно коммунисты.
— Тогда Торня этого так не оставит.
— Ну и пусть. Столько нас было на заводе к моменту создания совета! Но вся беда в том, Бела, что Сегеш и Барабаш, чтобы подорвать твой авторитет, начали нападать на тебя. Из их слов я понял, что они боятся, как бы ты не стал им мстить. Что они замышляют — не знаю, но уже шепчутся по углам.
— Какое свинство! — вспылил Бела. — Именно сейчас нам особенно необходима сплоченность. Не все ли равно, кто будет секретарем? Только бы этот важный пост остался в наших руках. А как Риглер?
— Не знаю, сегодня я еще не говорил с ним… От него теперь многое зависит.
— Кто это Риглер? — спросила девушка.
— Уже старик, коммунист, — сказал Бела. — До освобождения долго жил в эмиграции во Франции. Несколько лет сидел в тюрьме. Безукоризненно честен, но не свободен от левацких замашек. В каждом видит врага и всякого, кто не согласен с ним, норовит вышвырнуть вон. У нас с ним было немало схваток. Двадцать третьего он внес на заседание парткома предложение исключить меня из партии за то, что я входил в «кружок Петефи». Тогда мы с ним серьезно повздорили.
— Наверное, интересный человек, — заметила Эржи. — Ведь как-никак, а насчет «кружка Петефи» он оказался прав.
— Теперь я и сам вижу, что он во многом был прав, — согласился Бела. — Но не забывай, что если бы Риглер и другие из года в год не совершали ошибок, которые мы давно очень хорошо видели, я, может быть, и не пошел бы в «кружок Петефи». Вполне вероятно, что события подтвердят правоту Риглера, который первым выступил против этого кружка. Но и он виноват, что дело дошло до таких событий.