Шувегеш тоже начинал терять терпение. Он не выносил женского и детского плача.
— Перестань выть! — рявкнул он на старую женщину. Но та заплакала еще громче. Задумавшись на мгновение, Фараго приказал Шувегешу:
— Уведи их в другую комнату и смотри в оба. Я сейчас вернусь.
— Ну, мамаша, хватит слез! Пошли в другую комнату…
Фараго вышел из квартиры. Вернулся он минут через десять, но не один, а с Фоно — женщиной из этого же дома. Полная молодая женщина с расширившимися от страха глазами переступила порог комнаты. На ее одежде висели какие-то нитки, белокурые волосы были в беспорядке: видимо, она не успела даже причесаться. Фараго притащил ее прямо от вязальной машины. Женщина дрожала, косясь на пистолет в руке Фараго.
— Наберите этот номер, — приказал Фараго, — и попросите к телефону майора Хидвеги. Поняли?
— Да, — не переставая дрожать, ответила Фоно, не спуская глаз с оружия. Она еще больше испугалась, увидев в комнате второго мужчину с автоматом.
— Скажите майору Хидвеги, — продолжал Фараго, — чтобы он немедленно ехал домой. У него в квартире возник пожар, и девочка получила тяжелые ожоги. Зовет все время отца, никого к себе не подпускает… Поняли, сударыня?!
Фоно кивнула головой.
— Ну, тогда живо! — и Фараго показал на телефон.
Толстушку Фоно затошнило от страха. Она знала, что в такие времена застрелить человека ничего не стоит… Косясь на пистолет, Фоно нерешительно шагнула к телефону. «Боже милостивый, — взмолилась она, — помоги мне. Я так боюсь, у меня язык отнимается…»
Набирая номер, она похолодела от ужаса — на всякий случай Фараго приставил пистолет к ее груди.
Гудок. Непродолжительное ожидание.
— Боже милостивый! Алло! Алло!
Дуло пистолета сильнее упирается в грудь.
— Алло, дайте, пожалуйста, майора Хидвеги.
— Соединяю, — донесся до Фараго голос телефонистки. Теперь он успокоился: Хидвеги никуда не уехал, он на площади Рузвельта.
Пронзительно зазвонил телефон. Комор снял трубку и передал ее Хидвеги.
— Карой, тебя…
— Алло! Да, Хидвеги у телефона. Что? Когда? Алло, откуда вы говорите? Расскажите Подробнее… Какой ужас! В скорую помощь позвонили? Алло! Алло! — кричал Хидвеги, но на другом конце провода никто не отвечал.
— Что случилось? — спросил подполковник.
Схватившись за голову, Хидвеги в отчаянии уставился в одну точку.
— Да говори же, Карой, что случилось?
— Загорелась квартира, у дочери тяжелые ожоги. Еще жива, — отвечал белый как мел майор. — Три года назад жена… Теперь дочь…
Сжимая кулаки, он едва удерживался от слез.
— Кто оставался с ребенком?
— Моя мать. Она ушла за хлебом и еще не вернулась!
— Что же ты думаешь делать? — спросил подполковник.
— Сбегаю домой. Я должен. Иначе я не могу… Сейчас пойду к полковнику, отпрошусь… А вас я потом догоню…
— Ладно, ступай! — согласился Комор. — Управлюсь без тебя. Если вовремя не успеешь вернуться сюда, приходи на новое место.
На мосту у майора Хидвеги проверили документы. Он взял себя в руки, чтобы не выдать своего волнения и не показать мятежникам, кто стоит перед ними. Иначе смерть. Поэтому он придал лицу самое безразличное выражение, хотя сердце его разрывалось от боли. Мысленно он был уже с Анико — самым дорогим для него существом. Он любил ее больше, чем обычно любят ребенка. На нее он перенес и свою любовь к безвременно ушедшей из жизни жене. Каждый раз, когда приходила ему мысль о новой женитьбе, Хидвеги чувствовал, что для него это невозможно — его сердце все еще принадлежало умершей подруге. «Нет, любимая жена моя, никогда другая женщина не займет в моем сердце твоего места! Всегда в нем будет жить наша первая любовь». По дороге домой Хидвеги упрекал свою мать: «Как это она не доглядела! Взять девочку с собой она, видимо, не рискнула. Но почему не оставила ее, как обычно, у Шиллеров? Может быть, их не было дома? Ничего не понимаю… И почему я сам не перезвонил домой? А вдруг звонили совсем не оттуда? Что если это провокация? Фоно?» Хидвеги знал, что в доме живет такая женщина, но он ни разу те разговаривал с ней. «Ах, слишком уж я подозрителен! В жизни все значительно проще. Кому теперь дело до моей особы? У всех дела поважнее… Хорошо еще, что эта Фоно вовремя заметила пожар…»
Майор поднял воротник. Его коричневая шляпа насквозь промокла.
На площади Батяни о чем-то спорили несколько вооруженных юношей. «Если бы они догадались, кто я такой, запрыгали бы от радости, — подумал Хидвеги, сжимая в кармане рукоятку пистолета. — Пять пуль им, последнюю себе. Дешево не дамся».