Божьим промыслом Михал специально обучался вождению в гололед. Не затормозил, повернул руль и нажал на газ. Нас боком несло на препятствие, но Михал сумел чуть-чуть свернуть к середине шоссе, и первый удар пришелся на кузов прямо за моей головой. Следующих ударов не считала – воцарился хаос. Грузовик получил от нас такой дубль, что проехал метра полтора вперед, мы начали вращаться, сколько раз – не знаю, казалось, мечемся и ударяемся обо что-то бесконечно долго – не то месяц, не то неделю. Какая-то деталь сверху долбанула меня по башке. Наконец мы остановились, уткнувшись носом в грузовик, задом к кювету на противоположной стороне шоссе, с работающим двигателем. Михал выжимал сцепление. Мне вдруг сделалось как-то сладко и страшно. Услыхала Михала:
– Господи, ты жива?!!
В этот миг я вспомнила железнодорожную катастрофу. Навстречу кто-то едет, пляску мы исполнили без подготовки, этот кто-то, вовсе не ожидая такого, мчится, вот-вот врежется, как тот экспресс. Слабость улетучилась в мгновение ока, эмоция вызволила поток слов, которые не стану цитировать, хоть они и представляют собой весьма популярное приглашение покинуть помещение в драматических обстоятельствах. Эти слова я еще дополнила разъяснением, что с нами сделает этот встречный.
Все вместе подействовало столь впечатляюще, что Михал, видевший встречного, видевший, как тот успел затормозить и остановился, тем не менее поверил мне, а не собственным глазам, и мы вихрем вылетели из машины.
Хоть процедура и оказалась сложноватой: левую дверцу заклинило намертво, правую сорвало, через эту правую мы и вывалились, предварительно преодолев препятствие в виде лежавших в машине наискосок лыж. Вокруг неподвижно застыли люди, человек пять из грузовика, лиц не помню, зато никогда не забуду выражения бесконечного ужаса и ошеломления. Всех сковал столбняк, ни один не пошевелился, не протянул руки, чтобы помочь. Боялись взглянуть на нас, боялись, что из кучи раскромсанного железа появятся искромсанные трупы – ладно хоть не сбежали в панике. Мы вылезли самостоятельно, живые и невредимые; случай абсолютно необъяснимый.
Начали подъезжать наши, мы остановились в свете фар, чтобы их удар не хватил. Машина – бесформенная куча металлолома, крыша распорота по всей длине, какие-то стержни пробили спинку заднего сиденья, если бы та пара поехала с нами, были бы мертвы – отказались, судьба их хранила. Мой чемодан вылетел из багажника и лопнул, содержимое собирали сообща на двадцати метрах дороги, отчасти в канаве. Сзади в машине стояли два или три ящика с банками огурцов, с водкой и яйцами, разбилась одна бутылка и два яйца, хотя Михал сознательно пожертвовал задней частью машины, дабы спасти переднюю.
– А у меня и страховки нет, – сообщил он уныло. – Позавчера кончилась, собирался возобновить после Нового года...
– Это она тебя заморочила, – вопила перепуганная Ирэна. – Все из-за ее болтовни...
– Ничего похожего, – честно опроверг Михал. – Словом не обмолвилась!
– Сказала же я тебе – стоит что-то, – упрекнула я. – Ты что, не заметил? Ведь кивнул мне!
– Не заметил, честное слово! Я видел метров на сто, мне казалось, дальше и ты не увидишь, просто ошиблась. Передняя машина слепила!
– Я же дальнозоркая, вижу на километр...
Наша компания начала строить догадки: похоже, я вела машину, потому и авария. Михал снова скорректировал:
– Веди она машину, не влипли бы. Она же видела грузовик...
Я пересела в «симку», не обижаясь за попытки свалить вину на меня. И все-таки слегка загрустила: виновата я – промолчала, а надо было снова сказать про грузовик и спросить Михала, какого дьявола собирается делать на таком гололеде. Да, дрессировку следовало переломить и отшвырнуть.
«Вартбург», несмотря на внешний вид, оказался вполне дееспособен. Вместе с Михалом сел кто-то из мужиков и поддерживал бороздившую по земле дверцу; отправились в Плонск, в авторемонтную мастерскую. В мастерской глянули на машину и сочувственно спросили:
– А пассажиры где? В морге или в больнице?
Не поверили, что Михал – тот самый пострадавший субъект – стоит перед ними.
«Вартбург» оставили чинить, расселись кое-как по машинам и добрались до Гужно на треклятый Новый год. На следующий день у меня разболелась голова, чувствовала себя скверно и не приняла участия в приготовлениях, но вечером мой темперамент снова дал себя знать, потому как рассердилась на Леопольда. Уж так я ему понравилась, тут же решил на мне жениться и охмурение начал, давая волю рукам. Взбесилась я с пол-оборота. Леопольд был недурен собой, правда едва среднего роста, настырный, а во мне всегда преобладали моногамные склонности, и в это время моя голова как раз была занята Янушем. Благосклонность упрямого Леопольда имела продолжение. Ладно уж, расскажу сразу, если отложу, то забуду.
Вот так и нанизывается отступление на отступление, того и гляди, начну писать «Рукопись, найденную в Сарагосе» [04].
Ну что ж, продолжим. Несколько позже состоялся бал прессы, за мной заехал Михал и в такси изрек:
– Послушай, я очень извиняюсь, да он вцепился словно клещ, спрашивает, какова ты в постели. Богом поклялся – не знаю, так он не поверил. Ты, мол, конечно, джентльмен, но сугубо между нами, будь человеком, скажи, а? В общем, совсем он меня заморочил, я и ляпнул: очень, мол, хороша, только один недостаток. Он пристал, какой да какой, я и выдал: в такие, мол, кульминационные мгновения кусается. Ох, прости, пожалуйста, достал он меня просто.
– Эх ты, фраер, – ответила я. – Надо же было сказать, что еще и лаю.
– Как это?
– А так, обыкновенно. Как собака. Гав, гав, гав!
– Вот здорово, – обрадовался Михал. – Смотрика ты, а мне и в голову не пришло...
Бал гремел, я чудесно развлекалась, Леопольд потрафил мне в народных танцах, в обереке встал на колено – любо-дорого, оркестр не успевал за нами. После танцев пошли отдохнуть. Наша компания из двенадцати человек сидела за общим столом, бестактность Леопольда и нескромность Михала уже обсуждали, говорили все разом, и вдруг Михал объявил дружку:
– Слушай, я тебе не все сказал. Она не только кусается...
– Да, да, – заинтересовался Леопольд. – А что еще?..
– Она лает...
– Что?..
– Лает.
– Как это – лает?
– Да так, обыкновенно. Как собака. Гав, гав, гав...
– Гав, гав, гав, – невольно повторил остолбеневший Леопольд.
И надо же, как раз в этот момент разговоры утихли и «гав, гав, гав» прозвучало на весь стол. Все прекрасно ориентировались, о чем речь, я думала, все просто лопнут, подавятся, изойдут слезами, расчихаются и вообще помрут. Один Леопольд не имел понятия, почему разразился такой хохот, однако на всякий случай все-таки от меня отрекся.
А теперь вернемся снова к новогоднему вечеру в Гужне. Вечер, понятно, не удался. В три ночи мужчины отправились разогревать моторы: ударил мороз. Попытались проскользить по снегу в лакировках, из попыток ничего не вышло, а настроение пошло к черту. Злые как фурии дамы пошли спать.
– Мы, Ирэна, ее муж Анджей и я, ночевали в одной комнате. Я проснулась рано и услышала нежное воркование Анджея:
– Малышка, тебе не холодно? Иди сюда, под одеялко, я тебя укутаю, золотая моя, не замерзнешь...
– Ирэна, как он тебя любит! – растрогалась я при виде такой заботы, говорила с пиететом и даже чуть-чуть с завистью.
– Меня!!! – заорала она в ярости. – Совсем спятила! Как бы не так, мне он скажет!.. Посмотри, что у него в руках!!!
Анджей заботливо обнимал и укутывал одеялом аккумулятор, снятый с машины...
И честно говоря, он ворковал, пожалуй, по делу: на следующее утро его «фиат» взял с места как ни в чем не бывало, «симку» пришлось тащить на тросе, а за «Варшавой» уговорили свернуть «Волгу» с шоссе.
На следующий год...
Нет, следующий год оставим пока в покое. Много разных разностей за это время приключилось, да и пора вспомнить про хронологию. От Новых годов пока что отвяжусь, вернусь к ним когда понадобится, потому что невезениям вовсе не пришел еще конец. Добавлю только одно: много лет спустя Михал смертельно обидел меня, из мести я вывела его в "Бесконечной шайке ".
{ 04 }
Этот роман Яна Потоцкого (1761—1815) отличается многочисленными отступлениями и вставными новеллами, которые в целом создают причудливую композицию.