После этого, уже второго, опыта милицию я полюбила усердно, добросовестно и надолго. Не то чтобы с полной взаимностью, скажем, с некоторой.
Мне очень жаль, но в голове опять мельтешит полным-полно всяких отступлений, и если от них не отделаться письменно, проку все едино не будет никакого – собьюсь...
Из-за моих милицейских симпатий многие годы мы ссорились с Алицией.
– Как ты можешь их любить, идиотка! – выходила она из себя. – Как только язык поворачивается говорить такое, совсем сбрендила, нашла кого любить – эту банду сволочей!..
– Да при чем здесь сволочи! – кипятилась я. – Приличные доброжелательные люди, всегда помогут! Ты только подумай, какая у них работа: ты, скажем, прешь напрямки через овраги-буераки, лежит баба, мертвая, я увидела – и ходу, мое дело сторона. А они не имеют права, обязаны докопаться, почему там лежит, откуда взялась, кто ее пришил! Обязаны – это их работа! Неважно когда, днем или ночью! Меня бандит не караулит, а их и убить могут!
– Ха-ха! – только и ответила Алиция.
И лишь через много лет я доперла, что говорили мы о разных вещах. Она имела в виду самую худшую и хитроумную часть МВД, а я обычную, работящую, преступников вылавливавшую милицию из Дворца Мостовских и Главной комендатуры. Мои чувства на МВД не распространялись, хотя не исключаю, и там могли найтись люди не совсем деморализованные. Взять того же Ежи – ну вот, пожалуйста, опять Ежи! – Кудась-Брониславского, которого выбросили с работы за книгу о началах Управления общественной безопасности. От чтения первого тома волосы вставали дыбом, а второй изъяли из печати. Жаль, я охотно почитала бы. Пана Брониславского вообще-то я люблю, но сейчас облаю – в те времена он наделал мне неприятностей в качестве представителя по делам печати МВД, при этой оказии скомпрометировал и организацию и весь строй. Нижесказанное характеризует, естественно, не пана Ежи, а нашу систему. Ложь и дезинформация распоясались столь мощно, настолько пронизали все и вся, что обманывали даже своих людей и сотрудников. Я тогда писала "Проклятое наследство ", и пан Брониславский лично заверил меня и свято был убежден, что пятидесятидолларовой банкноты не существует. В Дании, например, нет банкноты в двадцать крон. И в самом деле, двадцатикроновых бумажек тогда не было, а вот пятьдесят долларов одной бумажкой я собственноручно получила в одном копенгагенском банке, так что изготовление ее частным офисом отпадало. Кто и зачем внушал людям всякую чушь, создавая путаницу и бардак, и сколь коварно проводилась эта акция по обману, если пан Брониславский, человек умный, профессионал, знающий мир, был обманут?!
Конец отступления, возвращаюсь к основной теме.
Во время ремонта, кафеля, ванной, песка и прочих эпопей у меня то и дело раздавались таинственные телефонные звонки, вносившие еще большую сумятицу в жизнь. Потом выяснилось, дурака валяли Анджей, муж Ирэны, и Михал; я не рассердилась на них, напротив, была благодарна: подали мне идею.
А вот ко мне предъявляли претензии многие. Вооружила их против себя невольно, засомневалась, постаралась разъяснить подоплеку и написала первую часть «Клина клином». Давала ее почитать знакомым, знакомые реагировали по-разному, некоторые просили оставить их в покое, потому как боятся психов, но все хором советовали:
– Слушай, издай это. Сходи куда надо, издай!
Легко сказать – куда надо. Единственная организация, пришедшая мне в голову, – редакция журнала «Пшекруй». Я оказалась на высоте революционного задания, позвонила в Краков. Мариан Эйле, тогдашний главный редактор журнала, как раз пребывал в Варшаве. Разыскала его в Варшаве, он нашел время, я полетела на свидание, взял мое творение и прочитал.
И настала для меня минута, подобная землетрясению.
– Ты пишешь еще что-нибудь? – спросил Эйле (уже с четвертой страницы он начал обращаться ко мне на «ты», как к особе, знакомой с самого рождения).
– Писала бы, – честно призналась я, тяжело вздохнув, – да вот не на чем. Статьи пишу от руки, беру у тетки взаймы машинку. От руки идет медленно, пишу каракулями, не вижу текста. Машинку надо возвращать – тетка тоже много пишет. Из-за этой треклятой машинки не удается работать сколько хочется.
– Машинку я тебе дам, – резюмировал Эйле.
– Как это? То есть как – дадите? – не поняла я.
– У меня умерла тетка, осталась машинка, старая, но в приличном состоянии. Мне не нужна, отдам ее тебе.
– Значит, вы мне взаймы дадите?.. То есть ты взаймы дашь?
– Нет, просто отдам.
– Как это? Насовсем?
– В собственность, насовсем.
Передо мной отверзлись райские врата, ангельское пение ласкало слух. Честное слово, тащила машинку к себе по лестнице на четвертый этаж и от волнения ревела в три ручья. Эйле к тому же подарил большую стопу бумаги, тяжесть неимоверная, но я летела домой как на крыльях. Это было прекраснейшее мгновение в моей жизни.
Так что, если кто не любит мои книги, спрашивайте с Мариана Эйле, вся вина за мое творчество целиком на его совести.
Он же ввел меня в издательство «Чительник».
– Я насчет тебя поговорил, – озабоченно сообщил он. – Только вот оденься похуже, что ли, а то еще поползут сплетни: Мариан, мол, интересуется девицей, а не творчеством. Уж пожалуйста, выгляди поплоше. Я выполнила совет как нельзя лучше. В «Чительник» поехала после работы, в старой юбке, замурзанной, перепачканной графитом, в старой блузке, на которой, сдается, не хватало пуговки, в сандалиях на босу ногу, растрепанная, не подкрашенная, с блестящим носом, в руках авоська с зеленью, картошкой и хлебом. Встретили меня там существа с ангельскими крыльями за спиной: пани Борович и пани Шиманская – божества, коих на нашей грешной земле вообще не водится. Отнеслись ко мне дивно и велели дописать продолжение.
Первая часть «Клина» оказалась слишком длинной для повести и слишком короткой для романа. Требование продолжения сперва меня огорошило, но тут делу помог скорбут. [05]
В принципе я привыкла к репортажу. Заводы, дома культуры, всякие маргинальные происшествия, о которых я писала при случае, взять хоть ту же площадку с аттракционами у меня перед домом, явно свернули мой ум набекрень. Я не решилась все целиком придумать, фантазия вела себя на сей раз тихо, помогать отказывалась, а пустить ее на самотек и привычное буйство я не отважилась. Давила беспощадно. Робких ее всхлипов хватило на канву, а с вышивкой изощрялась сама жизнь.
С мужем моей золовки Ядвиги, Анджеем, я время от времени сотрудничала. Вернее, помогала ему чертить, второстепенную работу пахала любо-дорого, амбиции меня не заедали – он был гениальным проектировщиком, а я как раз наоборот и вполне мирилась с таким положением дел. Не помню, что он тогда проектировал, возможно, конкурсную работу, а может, епископскую курию в Кельцах, во всяком случае именно в разгар наших совместных бдений вдруг появился скорбут.
Поначалу раз в несколько дней, потом ежедневно, а то и несколько раз на дню раздавался телефонный звонок и мужской или дамский голос напряженно вопрошал:
– Скорбут? Скорбут?
Сперва Ядвига и Анджей вежливо отвечали: ошибка. Потом занервничали и отвечали уже не столь вежливо или просто клали трубку. Наконец попытались скандалить. Не помогало, скорбут бушевал, не утихая. Однажды смертельно усталый Анджей взял трубку
– Скорбут? – вежливо осведомился бабский голос.
– Да, скорбут, – покорно согласился Анджей – сил уже не хватало скандалить.
– Кто говорит?
– Владислав Ягелло [06].
– А, пан Владек! – обрадовалась дама. – Говорит Ядвига [07], нам необходимо срочно увидеться!
Анджей был убит наповал, совсем растерялся.
– Сами понимаете, – объяснял нам позже, – звонит королева Ядвига, желает встретиться, не могу же я отказать монархине...
{ 06 }
Владислав Ягелло (ок.1351—1434г.) – великий князь литовский, с 1386 г. король польский.
{ 07 }
Ядвига (ок. 1374—1399г.) – королева Польши с 1384 г. Заключив династическую унию с Литвой, вышла замуж за Владислава Ягелло в 1386 г.