- Мне Тита Ливия не надо,- говорят "современные" Александры Македонские.Я довольно хорошо пишу и опишу сам свой поход в Индию.
Ряд попиков, кушающих севрюжину. Входит философ:
- Ну, что же, господа... т. е. отцы духовные .. холодно везде в мире... Озяб... И пришел погреться к вам... Бог с вами: прощаю вашу каменность, извиняю все глупое у вас, закрываю глаза на севрюжину... Всё по слабости человеческой, может быть, временной. Фарисеи вы... но сидите-то все-таки "на седалище Моисеевом": и нет еще такого седалища в мире, как у вас. Был некто, кто, обратив внимание на ваше фарисейство, столкнул вас и с вами вместе и самое "седалище"... Я наоборот: ради значения "седалища", которое нечем заменить, закрываю глаза на вас и кладу голову к подножию "седалища"...
Если Философову случится пройти по мокрому тротуару без калош, то он будет неделю кашлять: я не понимаю, какой же он друг рабочих?
Этак Антихрист назовет себя "другом Христа", иудей - христианина, папа Антихриста, а Прудон - Ротшильда. Что же это выйдет? Мир разрушится, потеряет грани, связи: ибо потеряет отталкивания. Необходимые: ибо самые связи-то держатся через отталкивания. Но мир ничего, впрочем, не потеряет, ибо все они, от Философова до папы, именно только "назовут" себя, а дело останется, как есть: пала - враг Антихриста, а Антихрист - его враг и Философов - враг плебса, а плебс - враг Философова. А "говоры" - как хотите.
Вот уж поистине речи, в которых "скука и томление духа" (Экклез.).
Не язык наш - убеждения наши, а сапоги наши - убеждения наши.
Опорки, лапти, смазные, "от Вейса". Так и классифицируйте себя.
Русский "мечтатель" и существует для разговоров. Для чего же он существует? Не для дела же?
(едем в лавку)
Почти не встречается еврея, который не обладал бы каким-нибудь талантом, но не ищите среди них гения. Ведь Спиноза, которым они все хвалятся, был подражателем Декарта. А гений не подражаем и не подражает.
Одно и другое - талант и не более, чем талант,- вытекает из их связи с Божеством. "По связи этой" никто не лишен некоторой талантливости, как отдаленного или как теснейшего отсвета Божества. Но, с другой стороны, всё и принадлежит Богу. Евреи и сильны своим Богом, и обессилены им. Все они точно шатаются: велик Бог, но еврей, даже пророк, даже Моисей, не являют той громады личного и свободного "я", какая присуща иногда бывает нееврею. Около Канта, Декарта и Лейбница все евреи-мыслители - какие-то "часовщики-починщики". Около сверкания Шекспира что такое евреи-писатели, от Гейне до Айзмана? В самой свободе их никогда не появится великолепия Бакунина. "Ширь" и "удаль" и еврей: несовместимы. Они все "ходят на цепочке" перед Богом. И эта цепочка охраняет их, но и ограничивает.
О Рылееве, который,- "какая бы ни была погода - каждый день шел пешком утром и молился у гробницы императора Александра II", при коем был адъютантом. Он был обыкновенный человек, даже имел француженку из балета, с которой прожил всю жизнь. Что же его заставляло ходить? Кто заставлял? А мы даже о родителях своих, о детях (у нас - Надя на Смоленском) не ходим всю жизнь каждый день, и даже каждую неделю, и - увы, увы - каждый месяц! Когда я услышал этот рассказ (Маслова?) в нашей редакции, я был поражен и много лет вот не могу забыть его, все припоминаю. "Умерший падишах стоит меньше живой собаки",- прочел я где-то в арабских сказках, и в смысле благополучия, выгоды умерший "освободитель" уже ничем ему (Рылееву) не мог быть полезен. Что же это за чувство и почему оно? Явно - это привязанность, память, благодарность. Отнесем 1/2 к благородству ходившего (1 около 1903 г., и по поводу смерти его и говорили в редакции): но 1/2 относится явно к Государю. Из этого вывод: явно, что Государи представляют собою не только "форму величия", существо "в мундире и тоге", но и что-то глубоко человеческое и высокочеловеческое, но чего мы не знаем по страшной удаленности от них, потому что нам, кроме "мундира", ничего и не показано. Все рассказы, напр., о Наполеоне III антипатичны (т. е. он в них антипатичен). Но он не был "урожденный"- и инстинкт выскочки уцепиться за полученную власть сорвал с него все величие, обаяние и правду. "Желал устроиться" - с императрицею и деточками. "Урожденный" не имеет этой нужды: вечно "признаваемый", совершенно не оспариваемый, он имеет то довольство и счастье, которое присуще было "тому первому счастливому", который звался Адамом. "От роду" около него растут райские яблоки, которых ему не надо даже доставать рукой. Это психика совершенно вне нашей. Все в него влюблены; всё он имеет; что пожелает - есть. Чего же ему пожелать? По естественной психологии счастья людям, счастья всем. Когда мы "в празднике", когда нам удалась "любовь" - как мы раздаем счастье вокруг, не считая - кому, не считая сколько. Поэтому психология "урожденного" есть естественно доброта, которая вдруг пропадает, когда он оспаривается. Поэтому не оспаривать Царя есть сущность царства, regni et regis. Поразительно, что все жестокие наши государи были именно "в споре": Иван Грозный - с боярами и претендентами, Анна Иоанновна - с Верховным Советом, и тоже - по неясности своих прав; Екатерина II (при случае-с Новиковым и прочее)-то же по смутности "восшествия на престол". Все это сейчас же замутняет существо и портит лицо. Поэтому "любить Царя" (просто и ясно) есть действительно существо дела в монархии и "первый долг гражданина": не по лести и коленопреклонению, а потому, что иначе портится все дело, "кушанье не сварено", "вишню побил мороз", "ниву выколотил град". Что это всемирно и общечеловечно, показывает то, до чего люди "в оппозиции" и "ниспровергающие", т. е. в претензии "на власть", рвущиеся к власти, мирятся со всем, но уже очень подозрительно относятся к спокойным возражениям себе, спору с собой, а насмешек, совершенно не переносят. Они отмели Страхова (критика), а Незлобина-Дьякова прокляли таким негодованием, которое в "литературной судьбе" равно "ссылке в каторгу". "Нельзя оскорблять величие оппозиции, ни - правды ее", на этом построена (у нас) вся литературная судьба 1/2 века, и около этого развился литературный карьеризм и азарт его. "Все хватают чины и ордена просто за верноподданнические чувства" оппозиции и даже за грубую ей лесть. Такими "верноподданными", страстными и с пылом, были Писарев, Зайцев, Благосветлов: последний б жизни был невыразимый холуй, имел негра возле дверей кабинета, утопал в роскоши, и его близкие (рассказывают) утопали в "амурах" и деньгах, когда в его журнале писались "залихватские" семинарские статьи в духе: "все расшибем", "Пушкин - г...о". Но холуй ли, не холуй ли, а раз "сделал под козырек" и стоит "во фронте" перед оппозицией, то ему все "прощено", забыто, получает "награды" рентами и чинами. Но что же это? Да это "придворный штат", уже готовый и сформированный, для будущей и ожидаемой власти, для les rois в лохмотьях. Обертываясь, мы устраиваем существо дела: "Не будите нас от сновидений", "Дайте нам сознать себя правыми, и вечно правыми, во всех случаях правыми - и мы зальем вас счастьем"... "Скажите, признайте, полюбите в нас полубога - и мы будем даже лучше самого Бога!!" Хлыстовский элемент, элемент "живых христов" и "живых богородиц"... Вера Фигнер была явно революционной "богородицей", как и Екатерина Брешковская или Софья Перовская... "Иоанниты", все "иоанниты" около "батюшки Иоанна Кронштадтского", которым на этот раз был Желябов. Когда раз в печати я сказал, что Желябов был дурак, то даже подобострастный Струве накинулся на меня с невероятной злобой, хотя у Вергежской он про революционеров говорил такие вещи, каких я себе никогда не позволял. "Но про себя думай, что знаешь, а на площади окажи усердие" ("ура"); и Струве закричал на меня, потребовал устранения меня от прессы, просто за эти слова, что Желябов - дурак. "Его величество всегда умен" - в отношении Людовика XIV, или мечтаемого, призываемого, заранее славословимого Кромвеля. Обертывая все это, и видишь: да это всемирная психология, всемирная потребность, всемирный фокус: что человек только в счастье и в самозабвении подлинно благ, доброжелателен, "творит милость и правду". Ну, хорошо: то чем этого ожидать завтра, не лучше ли поклониться вчера? Чем рубить топором и строгать рубанком куклу - для внешнего глаза "куклу", а для сердца верующего икону,- отчего не поставить "в передний угол" ту, которую мы нашли у себя в доме, родившись?