– Девушка не врет, парни. У меня в смартфоне был телефон лаборатории,
пошарьте. Если сим-карта жива. Тогда сможете сами задать им вопрос о моем
отцовстве.
И он прикрыл глаза, чтобы больше не видеть искаженное страхом лицо Юлии
Лепехиной, хотя, кроме самой себя, ей винить было не кого.
Юльке отвесили еще оплеух, а потом вытолкали наружу. Леонид надеялся, что
этот случай навсегда отобьет охоту у барышни к аферам и лжи. И еще он надеялся,
что ее отпустят целой и невредимой. Или хотя бы просто – отпустят.
Что-то с самого начала ни фига не складывалось у пацанов. С вечера, чтобы
ночью ничего не удумал, Леонида обкалывали какой-то мутной дрянью, а с утра
принимались избивать, но он держался, сознавая, что сразу же, как только сломается
и подпишет, его прикончат, подбросив труп на железнодорожные пути. Испугать, что к
любимому чаду применят жестокие пытки и будут на глазах у отца отрезать уши
поштучно и по фалангам пальцы на руках и ногах, тоже не получилось. Даже
наркотик, подавляющий волю, подействовал на Воропаева как-то лево. Он, конечно,
поставил свою подпись, но та не поддалась бы никакой идентификации. Это были
каракули, а не подпись под документом, имеющим юридическую силу.
Пацаны за стеной злились, матерясь и переругиваясь, и время от времени
заходили к нему в «палату», чтобы отвести душу, махом ноги ударив его по ребрам.
Он не мог сам себе ответить, на что надеялся, упорно не соглашаясь ставить
подпись под новым завещанием в пользу какого-то некоммерческого фонда. Хотел
оттянуть момент смерти? Или ждал, что его будут искать и найдут? Кто? Похищение
обставлено грамотно. Скорее всего, Лера получила от его имени письмо о разрыве, а
на работе поднимать тревогу не будут, поскольку босс в отпуске.
Здешние мясники рано или поздно изобретут что-нибудь новенькое, он не
выдержит и завещание подпишет. Его тут же прикончат, а Лерка останется совсем ни
с чем. Нищей вдовой останется его Лерка. Хорошо хоть, что бездетной, кстати.
Только бы бандиты не принялись ее разыскивать, чтобы притащить сюда, как
приволокли Юльку. Скорее всего, Валерия сейчас в Панкратовке. Пьет кофий с
теткой Любой или бакланит с ее внуком Константином. В таком случае, есть шанс,
что отыщут Леру не сразу: соседи по этажу не знают, где у Буровой дача, а соседи по
подъезду так и вообще не знают, кто такая Бурова, дом-то новый. Но отморозки
запросто могут устроить засаду возле подъезда, и Леонида обдало холодом, когда
ему в голову пришла эта мысль.
Каким же кретином он был, что тянул до последнего с разговором! Она хотя бы
знала сейчас, чего опасаться, и от кого прятаться. И что вообще надо от кого-то
прятаться, тоже была бы в курсе. Поздно ты опомнился, дружок, и теперь за свою
малодушную трусость заплатишь высокую цену.
Лежа на голых пружинах больничной койки и почти уже не ощущая тела, а
лишь сплошную ноющую боль, он твердил, обращая слова неизвестно кому: «Только
бы она уехала с какой-нибудь Киреевой в какой-нибудь Египет! Только бы обиделась
на меня и рванула на своем Михе подальше от Москвы! У тебя же отпуск, девочка
моя, уезжай! Обидься хорошенько и уезжай! Так поступит любая, если муж двое суток
не приходит домой!»
Но, по видно, это был не его день для челобитных. Дверь со скрипом
отворилась, и в узком дверном проеме возник знакомый силуэт. Леонид напряг
остатки сил, собираясь выкрикнуть, чтобы она бежала, чтобы спасалась, но мелкий
комар под черепной коробкой зазвенел пронзительным писком, а потом их стало
несколько, потом стало много, очень много, они завизжали, набирая злость и силу, и
тогда от дикой боли глаза заволокло липкой пеленой, а предательское беспамятство
вновь отправило Леонида в нокаут.
– Но это же не реанимация! – оглядываясь на своего сопровождающего, с
детским возмущением в голосе произнесла Лера.
Она стояла в дверях полупустого пеналообразного помещения с несуразно
высоким потолком, которое могло быть душевой, если бы там имелись кабинки, или
общественным туалетом, если бы из одной его стены вырастали шеренгой писсуары.
Но ничего такого в этой комнате не было, а была там колченогая деревянная
стремянка и заляпанный побелкой облупленный письменный стол, а на
растрескавшемся кафельном полу сквозняк теребил обрывки старых газет и
скукоженные от высохшей грязи тряпки серой мешковины. Окно было всего одно, да
и то почти под потолком. Чумазыми стеклами оно уныло смотрело на кирпичную
кладку возлеоконной ямы, помогающей дневному свету хоть как-то проникнуть