Он заорал ему в самое ухо, доказать всем, что тот и вправду глухой, ох, как булыжник, кто знает, что ему натворили там, да сотрется их имя, только не нам знать даже где он был, в каком лагере или где, потому как людей доставляли к нам и похуже, вы бы видели, не знать бы такого, но вот, месяц или вроде того назад он вдруг зачал калякать и говорит имена всяких людей и еще имя госпожи Хени Минц, и наш директор малость потрудился навроде сыщика и узнал, что все люди, что он говорит, уже померли, благословенна их память, и что госпожа Хени Минц, записанная здесь в Бейт-Мазмиль в Иерусалиме, что она тоже, благословенна память, уже померла, и что вы единственные ее родственники, ну, а господин Вассерман здоровей уж, видать, не станет, а есть он умеет почти сам и всякую, извиняюсь, нужду сам справляет, а государство наше, горюшко, нищее, и врачи у нас сказали, что его можно держать дома и так, семья ж, в конце концов, верно? И вот вам тут пакет со всем его хозяйством, вещички и справки про его болезнь, и документес, и все рецептес для пилюль, которые он у нас получал, и он вправду совсем удобный и спокойный, кроме этих вот движений и бормотаний, но это и вправду ерунда, у нас все его любили, называли его семья Малевских, потому как он всегда пел, это, конечно, в шутку, поздоровайся со своими детьми! Он закричал в ухо старику, ох, ничего, как булыжник, и вот, господин Нойман, подпишитесь, здесь и здесь, что получили его у меня, есть у вас может тут удостоверение какой-нибудь личности? Нет? Не беда. Я и так верю. Ну, шойн[77], это ж какое счастье, я думаю, вроде свежерожденного младенца, верно? Привыкайте к нему постепенно, ну а мы должны вернуться в Бат-Ям, там еще уйма работы, слава Богу, прощайте, господин Вассерман, не забывайте нас! И он засмеялся в лицо старику, который вообще не соображал, что да как, и сразу забрался в машину и укатил.
Белла побежала за кусочком лимона, чтоб помочь матери малость прийти в себя. Отец стоял как вкопанный и глядел вниз на дождь, который стекал в пустую клумбу, в которую муниципалитет не посадил сосны. Вода лилась на лицо матери, она сидела на стуле под дождем с закрытыми глазами. Она была такой коротышкой, что ее толстые ноги не доставали до земли. Мумик подошел к старому человеку, и осторожно взял его худую руку и потянул, чтобы он стал под навес Беллиной лавки. Мумик и старик были почти одною роста, потому что старик был совсем скрюченный, и еще у него был горбик под шеей, и в ту же минуту Мумик увидел еще, что на руке этого нового дедушки написан номер, как на руке у отца и у тети Итки и у Беллы, но Мумик сразу заметил, что это был другой номер, и сразу же начал учить его наизусть, а покамест Белла вернулась с лимоном и начала растирать матери лоб и голову по бокам, и воздух приятно запах, но Мумик ждал, потому что знал, что мама так быстро в себя не приходит.
И в эту самую минуту с конца переулка пришли Макс и Мориц[78], которых на самом деле звали Гинзбург и Зайдман, но никто этого не помнил, кроме Мумика, который помнил все. Это были два старика, которые всегда держались вместе. Они жили в подвале двенадцатого блока и захламили его тряпками и всякой холерой, собранной отовсюду. Когда из муниципалитета пришли, чтобы их выбросить, Белла на них так кричала, что они оставили их в покое и убрались. Макс и Мориц никогда ни с кем не разговаривали, а только с собой. Гинзбург, который был засранцем и вонючкой, все время ходил и спрашивал: кто я, кто я — это потому, что он потерял память у этих, да сотрется их имя. А маленький, Зайдман, лыбился на весь мир, и о нем говорили, что внутри он пустой. Они друг без друга ни шагу, черный Гинзбург идет впереди, а за ним Зайдман, со своим черным ранцем, что воняет за километр, и улыбается попусту. Когда мама Мумика видела, как они приближаются, всегда быстро бормотала: ойф але пусте фелдер, ойф але висте велдер, чтоб перешла беда на все пустые поля и на все заброшенные леса[79], это она, понятно, велела Мумику к ним не приближаться, но он знал, что они в порядке, это ж факт, что Белла не согласилась, чтоб их выгнали из подвала, хотя она сама для смеха обзывала их по-всякому, шутами гороховыми, и Патом и Паташоном, говорила, что они два Микки Мауса из газет, которые выходили в той стране, откуда они все приехали.
78
Мальчишки-сорванцы, герои одноименной детской книжки немецкого писателя и карикатуриста Вильгельма Буша (1832–1908), неутомимые выдумщики веселых, а часто жестоких проказ. Появилась на иврите еще в конце 80-х годов XIX в.