аза яар ойф мир, чтоб у меня был такой год, что за гардероб купила себе эта женщина, говорит мама Белле, и глаза ее сердито сверкают, и как это она разгуливает себе, бесстыжая, по всей улице туда-сюда, будто теплоход «Ерушалаим» — что она, спрашивается, забыла на улице? И Белла, у которой золотое сердце и которая даже Ханну всегда бесплатно угощает стаканом чая, смеется и говорит: какое тебе дело, Гизла, скажи, ты что, родила ее в семьдесят лет, что так о ней печешься? Ты не знаешь, что женщина покупает меха для того, чтобы самой было тепло, а соседкам жарко? И Мумик прислушивается и знает, что Белла с матерью просто не понимают, что происходит, ведь Ханна в сущности хочет быть красивой не для того, чтобы позлить маму, и даже не для своих трахов, а потому, что у нее появилась новая идея, и только он об этом знает, потому что он постоянно прислушивается к тому, что она говорит про себя, когда сидит на скамейке со стариками и чешет языком. Но не только Ханна Цитрин начала малость перебарщивать, господин Мунин стал еще чудаковатей, чем был. Правда, это началось у него еще до приезда дедушки, но последнее время на него и вовсе нашло. Словом, господин Мунин узнал в начале года, что русские запустили «Лунник-1», и сразу увлекся космическими проблемами, и с тех пор совсем очумел, и прямо-таки заставлял Мумика прибегать и выкладывать ему всякие новости насчет спутников, и даже обещал ему по два гроша за всякий раз, когда Мумик прослушает вместо него «Новости науки», которые передают по утрам в субботу[95], и перескажет ему все, что говорилось о нашем друге, так он называл «Лунник-1», словно они невесть где познакомились. И действительно, каждую субботу после передачи Мумик спускался во двор и пролезал через дыру в металлической решетке во двор заброшенной синагоги, где господин Мунин жил как сторож. Он немедля пересказывал все, что слышал по радио, и Мунин вручал ему заготовленную еще в пятницу бумагу со словами: «В обмен на эту расписку обязуюсь выплатить предъявителю сего 2 (два) гроша на исходе святой субботы». И уже несколько недель все идет как по маслу. Когда Мумик приносит особо хорошие новости насчет космоса и новых исследований, Мунин ликует. Склонясь, он рисует для Мумика на земле палкой Луну в виде круглого шара и возле нее девять планет, названия которых знает наизусть, а возле них, с гордостью балабоса[96], пририсовывает своего друга, «Лунник-1», который малость промазал мимо Луны и теперь этот небех станет десятой планетой. Мунин — дока, и он все разъясняет Мумику насчет ракет и подъемной тяги, и насчет одного изобретателя по имени Циолковский, которому Мунин однажды написал письмо с изобретением, которое могло бы дать ему Нобелевский приз, но как раз тогда нагрянула война и вышел капут, и пока не настало время говорить об этом, а когда это случится, все увидят, кто он, Мунин, на самом деле, и будут ему завидовать, а что еще им останется, потому что они никогда не знали, что такое хорошая, настоящая жизнь, что такое счастье, да, да, он этого не стыдится, это самое подходящее слово, счастье, должно же оно где-то быть, верно? Ох, ну что я тебе голову морочу. Он рисовал в пыли и говорил, а Мумик стоял напротив, ничего не понимая и видя маленькую плешь, прикрытую черной грязной ермолкой, дужки двух пар очков, скрепленных желтой резинкой, и отросшую белую щетину на щеках. Почти всегда к его губам была приклеена незажженная сигарета, и от него исходил странный резкий запах, ни на что не похожий, что-то вроде запаха цветущих рожковых деревьев, и Мумику просто нравилось стоять рядом с Муниным и вдыхать этот запах, да и Мунин не так уж противился. И однажды, когда американцы запустили «Пионер-4», и Мумик еще до школы зашел, чтобы рассказать об этом Мунину, он застал его сидящим, как всегда, на солнце на старом автомобильном сиденье, нежащимся в тепле, словно кот, а возле него, на старой газете, были разбросаны ломти моченого хлеба для птиц, которых он всегда подкармливает, и эти птицы уже взаправду его знают и всюду летают за ним, и господин Мунин как раз читал какую-то святую книгу с голой пророчицей на обложке, и Мумик подумал, будто ему кажется, что эту книгу он уже видел в галантерейной лавке Лифшица, в торговом центре, но он, конечно, ошибался, потому что господин Мунин не интересуется такими вещами, ведь Мумик твердо знал, каких девушек он разыскивает в объявлениях. Мунин сразу же спрятал книгу и сказал: ну, Мому, что нового в устах твоих? (Он всегда изъяснялся языком наших блаженной памяти мудрецов-покойников.) И Мумик рассказал ему о «Пионере-4», и Мунин вскочил с сиденья и поднял Мумика на руках высоко-высоко и прижал его к себе всем телом и своей колючей щетиной, и царапучим плащом со всем этим запахом, и там, во дворе, он отплясывал страховидную пляску на виду неба и верхушек деревьев, и солнца, и Мумик боялся только, что какой-нибудь прохожий увидит его, а за спиной Мунина развевались в воздухе два черных хвоста его плаща, и, вконец обессилев, Мунин опустил Мумика на землю и сразу вынул из кармана плаща старую скомканную бумагу и, оглядевшись по сторонам, не видит ли их кто, поманил Мумика, и Мумик, у которого страшно кружилась голова, приблизился, и увидел что-то вроде карты, и на ней были написаны названия на незнакомом языке и на всяких местах была нарисована куча маленьких маген-давидов, и Мунин приник к нему и прошептал ему в самое лицо тшуат а шем кхерев айн, увеней решеф ягбиу уф[97], и сильно взмахнул своей старой длинной рукой и сказал: «Фью-у-у-у!» с такой силой и свирепостью, что Мумик, у которого все еще кружилась голова, отпрянул, ударился о камень и упал, и в эту минуту он увидел собственными глазами, как черный, вонючий, смеющийся Мунин вознесся наискосок с порывом ветра прямо в небо, как, скажем, Илья-пророк со своей колесницей, и в эту минуту, о которой Мумик знал, что он ее нипочем-чур-чур-перечур не забудет, он наконец понял, что Мунин и вправду тайный чародей, вроде ламедвовников[98], точно так же, как Ханна Цитрин — не просто женщина, а ведьма, а дедушка Аншель — это пророк наоборот, который все время рассказывает прошлое, и, возможно, у Макса и Морица, и у господина Маркуса тоже имеются свои тайные задания, и все они собрались сюда не случайно, нет, они находятся здесь, чтобы помочь Мумику, ведь до того, как он начал сражаться за родителей и растить зверя, он почти не замечал, что они живут здесь. Ладно, тут он, может, малость переборщил, на самом-то деле он замечал их, но никогда не говорил ни с кем, кроме Мунина, и всегда держался от них подальше, а вот теперь он все время с ними, а когда не с ними, то думает о них, о том, что они рассказывают, и о стране Там, и какой дурак он был, что раньше не понимал этого, и, по правде говоря, он еще чуточку брезговал ими из-за того, как они выглядели и воняли, и вообще, и Мумик рассчитывал теперь только на то, что они успеют намекнуть ему на что-то, и он сумеет разгадать про себя эти тайные намеки до того, как этот сумасшедший ветер что-то сотворит с ними.
вернуться
По законам иудаизма нельзя в субботу включать и выключать радио и прикасаться к деньгам.
вернуться
Домовладелец (идиш), здесь — барин, хозяин.
вернуться
Избавление Божье вот-вот грядет, и искры взовьются вверх (иврит). Вторая половина этой фразы — цитата из Книги Иова (5:7): «Но человек рождается на страдание, как искры, что взвиваются вверх».
вернуться
Ламедвовник, от записанного ивритскими буквами «ламед» и «вав» числа 36 — один из 36 скрытых праведников, живущих в каждом поколении, благодаря которым мир продолжает существовать.