Фордеггер дошел до набережной Влтавы и после короткого колебания решил пройтись по Малой Стране. Там не так, как на этом берегу, там много кафе, где можно посидеть на воздухе и пропустить рюмочку сливовицы. Или две. А еще лучше — пиво, в какой-нибудь пивной со столиками в саду. С волками выть, а с чехами пиво пить. С другой стороны, нехорошо мешать напитки. Значит, все-таки сливовица. Нет, сначала сливовица, потом кружку пива, так будет правильно. И для простоты заказать сразу и то и другое.
Сливовица была прозрачная и крепкая, пиво — темное и густое. Баварское пиво вкуснее, но во время последнего отпуска он убедился, к сожалению, что оно уже не то. Не сравнить с пивом «У Святого Томаша». Пивная «У Святого Томаша», как и многие другие пражские пивные, изготовляла свое собственное пиво, знаменитое черное пиво. «Основана в 1492 году», оповещали стершиеся буквы на каменной ограде сада. Да, когда-то в Праге вывески были только на немецком языке. 1492. Кажется, в том же году открыли Америку? И эти американцы хотят теперь нас прикончить. Когда у нас уже тогда были здесь немецкие вывески. И густое черное пиво. Кельнер, еще кружку. Нет, не сливовицу, больше не надо. Только пиво.
Фордеггер не был пьян. Он чувствовал приятную легкость. Жаль, что нет здесь Хейниша, тот бы разделил его хорошее настроение, и что нет Качорского, пусть бы позавидовал; но и в одиночестве он чувствовал себя хорошо и приятно. И, странное дело, его не удивило, когда он узнал в неуклюжем парне, который, кряхтя, протащил только что мимо него два ящика, полные позванивающих бутылок, еврея Кнопфельмахера. Нисколечко это его не удивило. Он нашел вполне естественным, что Кнопфельмахер хочет после работы немножко подработать. Он находил, что со стороны владельца пивной очень человечно нанять еврея подсобным рабочим, что, конечно, было рисковано для обеих сторон. Правда, у патруля вряд ли возникнет подозрение, что еврей работает в пивной. И вид у него не такой уж еврейский.
Теперь он выгрузил ящики где-то в полутемной задней комнате и шел обратно, опять мимо столика Фордеггера.
— Кнопфельмахер! Поди-ка сюда!
Сначала казалось, что пораженный Кнопфельмахер, застыв на месте, собирается удрать: он напрягся всем своим мощным, массивным телом — выпятил грудь, согнул в локтях огромные, багровые руки с растопыренными пальцами — вид у него был почти устрашающий и одновременно комический, когда он сразу съежился и покорно пошел к столику.
— Здорово испугался, Кнопфельмахер?
Кнопфельмахер уставился в лицо Фордеггера, как собака, старающаяся угадать желание и настроение хозяина.
— Чем ты тут занимаешься? Может быть, делаешь свои пуговицы? А заодно и петли?
Громовой хохот, сопровождавший этот вопрос, не оставил у Кнопфельмахера сомнений — он может изобразить свою обычную ухмылку.
— Признавайся, — Фордеггер хлопнул ладонью по столу. — Тебе причитается пиво — за страх, что ты натерпелся.
Кнопфельмахер не сдвинулся с места. Только когда Фордеггер повторил: «Признавайся!», он замотал головой.
— Не положено.
— Раз я тебя приглашаю, значит, положено. Даже Святой Томаш не может воспротивиться.
— Не имею права. — Три слова дались Кнопфельмахеру с трудом, вена на голой шее вздулась, лицо налилось краской. — Не имею права. Еврей.
— А… вот в чем дело. — Фордеггер на несколько секунд задумался. — Послушай, Кнопфельмахер, на эти четверть часа ты не еврей. Ты меня понял?
Кнопфельмахер кивнул.
— Тогда садись.
Кнопфельмахер продолжал стоять, на лице его была та же глупая улыбка.
— Еврей.
— Я сказал: ты не еврей. Приказ фюрера.
Кнопфельмахеру понравилась игра. Теперь он не просто ухмылялся, он смеялся, в горле у него булькало, и он повторял:
— Еврей.
— Черт побери! — Но потом Фордеггер передумал, разочарованно вздохнул и только угрожающе поднял палец, погрозил упрямцу, который мгновенно застыл. — Ладно. Пей свое пиво стоя. Или тебе и пиво пить запрещается?